Очень вас прошу не делать этого. Я не хочу, чтобы они тревожились обо мне дольше и больше, чем нужно. Да и все равно они скоро обо всем узнают от Сапфиры.
– Я подумаю над твоей просьбой.
Эрагон еще немного выждал, но Имиладрис молчала, и ему стало ясно, что о своем решении она ему не скажет больше ни слова. Он снова поклонился и поблагодарил ее.
Светящееся изображение на поверхности воды мигнуло и растаяло во мраке, стоило отзвучать завершающим словам произнесенного Эрагоном заклинания. Слегка откинув голову назад, он посмотрел в небо, где слабо мерцали мириады звезд. Затем, когда глаза немного привыкли к темноте, пошел прочь от этой импровизированной каменной чаши и вскоре сквозь заросли высокой сухой травы и кустов вышел к их костру. Слоан по-прежнему сидел там, выпрямившись и застыв, точно чугунная статуя. Казалось, шагов Эрагона он не слышит.
Эрагон поддел ногой камешек, желая подсказать мяснику, что тот уже не один, и Слоан, резко повернув в его сторону голову, спросил:
– Ну что, ты решил?
– Решил, – сказал Эрагон и присел перед мясником на корточки, слегка опираясь на одну руку. – Слушай меня внимательно, ибо повторять я не намерен. Итак, все свои преступления ты совершил, по твоим словам, из любви к Катрине. Но я считаю – вне зависимости от того, согласен ты с этим или нет, – что у тебя имелись и другие, не менее важные для тебя, причины, чтобы разлучить ее с Рораном: гнев, ненависть, жажда мести, уязвленное самолюбие, физические страдания и так далее.
Слоан так поджал губы, что они стали похожи на две белые ниточки:
– Ты неправильно обо мне думаешь.
– Да нет, вряд ли. Поскольку совесть не позволяет мне просто убить тебя, то я придумал тебе иное наказание, тоже, по-моему, достаточно страшное. Я убежден в одном: Катрина для тебя действительно важнее всего на свете. А потому наказание твое будет следующим: до конца дней своих ты не должен видеться со своей дочерью, разговаривать с нею и касаться ее; ты будешь жить, зная, что они с Рораном счастливы вместе. И без тебя.
Слоан втянул воздух сквозь стиснутые зубы и воскликнул:
– Таково, значит, твое наказание? Ха! Но ты не сможешь воплотить его в жизнь! Как ты заставишь меня сделать все это? У тебя ведь нет тюрьмы, куда ты мог бы меня заключить.
– Я еще не закончил. Я заставлю тебя выполнить все это, ибо ты поклянешься мне на языке эльфов – языке истины и магии, – что исполнишь все предписания вынесенного тебе приговора.
– Ты не можешь заставить меня поклясться в этом! – прорычал Слоан. – Даже под пыткой!
– Смогу. И пытать я тебя не стану. Мало того, я наложу на тебя чары, принуждая тебя отправиться на север и идти в этом направлении до тех пор, пока ты не достигнешь эльфийского города Эллесмеры, который находится в глубине леса Дю Вельденварден. Ты можешь, конечно, попробовать этому сопротивляться, но сколько бы попыток ты ни делал, мое заклятье будет терзать тебя, точно чесотка, до тех пор, пока ты не подчинишься и по собственной воле не отправишься в королевство эльфов.
– Неужели у тебя не хватает храбрости самостоятельно прикончить меня? – спросил Слоан. – Неужели ты такой трус, что не можешь воткнуть мне в горло клинок, а потому заставляешь меня скитаться в диком краю, слепого, не ведающего пути, пока непогода или дикие звери не завершат начатое тобой? – Он плюнул в Эрагона, но промахнулся. – Ах ты жалкий желтопузый щенок! Отродье вонючей шлюхи! Ты, Эрагон, настоящий ублюдок! Тебя даже собственная мать-сука никогда не вылизывала! Ты ядовитая жаба! Грязная свинья! Да я бы с тобой даже крошкой хлеба не поделился, если б ты голодал! Я бы и капли воды тебе не дал, умирай ты от жажды! Я бы тебя и в общей яме для нищих не похоронил, если б ты сдох! Ты же ничего не понимаешь, у тебя в голове гной вместо мозгов! Ты так труслив, что только и можешь беспомощного человека за щеку укусить!..
А ведь в ругательствах Слоана, думал Эрагон, слушая его, есть даже что-то непристойно впечатляющее. Впрочем, подобное «восхищение» отнюдь не спасало его от желания незамедлительно придушить мясника и заткнуть, наконец, его грязную пасть. Однако он подозревал, что своими проклятиями Слоан нарочно старается его взбесить, заставить его первым нанести удар и положить его жизни слишком быстрый, а потому незаслуженный, конец.
– Может, я и ублюдок, – сказал Эрагон, – но не убийца. – Слоан быстро набрал в грудь воздуха, но возобновить поток своих гнусных обвинений не успел, ибо Эрагон тут же прибавил: – Куда бы ты ни пошел, тебе не захочется ни есть, ни пить, и дикие звери тебя не тронут. Я окутаю тебя кое-какими чарами, которые не позволят ни людям, ни зверям тревожить тебя; мало того, животные сами станут приносить тебе пищу, когда это будет необходимо.
– Тебе такое не под силу! – прошептал Слоан. Даже при свете звезд Эрагону было видно, как смертельно побледнело его и без того бледное лицо. – Нет у тебя такой возможности! Нет у тебя такого права!
– Я – Всадник, Слоан. И прав у меня не меньше, чем у любого правителя.
И тут Эрагон, которому порядком надоело уже препираться со Слоаном, вслух произнес его истинное имя. Когда тот его услышал, на его лице появилось выражение апокалипсического ужаса. Он воздел перед собой руки и завыл, словно его пронзили кинжалом. Он выл низким дрожащим голосом, полным отчаяния: это был вопль человека, которого собственная его природа как бы приговорила к судьбе, от которой ему нет спасения. Затем Слоан упал на четвереньки, низко опустив голову, и разразился рыданиями; упавшие вперед редкие грязные патлы скрывали его лицо.
Эрагон смотрел на него, потрясенный подобной реакцией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44