После перевода его из реанимации в обычную палату.
– Что с Регишей? Она звонила? – ошарашил Изя жену, когда та вошла в палату. – Когда ты с ней в последний раз разговаривала?
– Чего ты спрашиваешь? – удивилась Шелла. – Скажи лучше, как ты?
– Как видишь, – Изя скривил губы. – Лежу на нарах, как король на именинах. Но сейчас меня больше интересует Регина.
И чтобы успокоить больного, Шелла рассказала, что ничего нового с тех пор, как неделю назад Регина звонила из Израиля, не произошло. Дети работают. Бэллочка ходит в детский сад.
Изя успокоился: предсказание Камердинера не сбылось. А был ли он вообще? Может, ему померещилось? Конечно, померещилось – Камердинер отбросил копыта вскоре после смерти Сталина. А это когда было!
Мысли о Регине, однако, не отпускали. Отъезд единственной дочери в Израиль вывернул Изю наизнанку.
Через два года после Регининой свадьбы, когда приоткрылись наглухо заколоченные границы, Славика папа, Марк Шапиро, вновь решил попытать счастье. С кем-то из приятелей, по тем же хлопотам поехавшим в Москву, в голландское посольство, он передал десятилетней давности израильский вызов, получил продление, и в мае 1988 года подал документы в ОВИР. В вызов, естественно, вписаны были новые члены семьи – невестка и годовалая внучка Бэллочка.
А в сентябре – поезд тронулся – Шапиры получили зелёный свет. Сборы были недолги – вдруг власть вновь поссорится с американцами и передумает. Спустя четыре месяца обычный кружной маршрут – Одесса – Москва – Вена – Тель-Авив доставил семью Шапиро на историческую родину. Новый, 1989 год они встречали в Натании.
Шелла готова была сорваться вслед за ними. Мужчины в делах таких не столь решительны, и Изя удерживал её: «Пусть дети устроятся. Тогда и мы тронемся. Мне пятьдесят три. Тебе сорок девять. Возраст – ни вашим, ни нашим. До пенсии далеко, а найти квалифицированную работу сложно. Тем более выучить иврит. Что ты хочешь, сесть им камнем на шею? Дай молодым пожить, а там посмотрим. Они сами дадут нам знать, когда надо ехать».
Довод убедительный, и Шелла согласилась малость повременить.
Прошло полгода, как дети уехали. Восторженные их письма впору было вывешивать в каждом одесском дворе – Шелла с Изей ничего не скрывали. И я не удивлюсь, если выяснится (со временем, конечно), что именно письма Шапиро стали причиной массового психоза, охватившего Одессу весной 1989 года. Хотя… Есть и другая версия: зажёгся в зале свет, и изголодавшийся зритель повалил в буфет.
Так это было или иначе, но весной 1989-го ОВИРы завалило. В очереди на подачу документов на выезд записывались за несколько дней, составлялись длинные списки, ежедневно делались переклички – неявившихся безжалостно вычёркивали. Кто-то был ещё не готов, но загодя держал очередь, чтобы не оказаться в хвосте, когда все необходимые документы будут собраны. Кто-то очередь перепродавал и записывался вновь – спрос рождает предложение, и почему бы не иметь маленький бизнес, если он лежит на ладони и не тает.
В очереди знакомились и заключали браки, порой коммерческие. Делались гешефты, делились опытом и свежей, официально не подтверждённой информацией: «Я вам точно скажу, Горбачёву и Шеварднадзе хорошо за нас заплатили… А то с чего бы вдруг они стали выпускать?»
Примыкающий к ОВИРу район превратился в доску объявлений – деревья, столбы, телефонные будки обклеены были призывно-кричащими листиками: «Продаётся…» Кто-то добавлял: “Срочно“, что, однако, не меняло сути дела – Одесса распродавалась. Не успевало вывешиваться одно объявление, как на него наклеивалось следующее…
В Одессе аукнется – в Нью-Йорке откликнется. Когда страсти докатились до Вашингтона, Госдеп всполошился, всерьёз испугавшись одессизации Америки. Кто-то из местных начитался Бабеля и решил, что если вслед за уже оккупированным Брайтоном Одесса хлынет в Бей Ридж и в Бенсонхёрст, то Нью-Йорк превратится в Чикаго с Аль Капоне номер два. Госдеп занервничал и преподнёс сюрприз, взвинтив до предела чемоданные настроения.
С первого октября 1989 года вводились новые правила. Желающие присутствием своим облагодетельствовать Западное полушарие, должны заполнить пространную анкету, заручиться поддержкой проживающих за океаном родственников и переслать её в находящийся в Вашингтоне иммиграционный центр. И ждать вызова на интервью в американское посольство. Рим и Вена – залы ожидания жаждущих эмигрировать в Америку – для тех, кто не получил разрешения к указанной дате, закрываются.
Безумие, охватившее очередь, – успеть бы отметиться до первого октября – залетело и в Шеллину форточку. И она вновь принялась за Изю. Парикмахер занервничал:
– Куда ты так торопишься?! Никуда от нас Израиль не убежит. Дай мне прийти в себя и стать человеком. Клянусь тебе, я не могу уже слышать эти ежедневные разговоры об отъезде. Ты дождёшься! Это будет на твоей совести – ты доведёшь меня до второго инфаркта! До Третьего еврейского кладбища!
– Не нервничай, никто тебя в шею не гонит. Хочешь подождать полгода – мы подождём. Но не забывай, что там медицина лучше, чем здесь.
Она умолкала, на время, и Изя, оставаясь один, задумывался: почему, впервые за столько лет, привидился ему Камердинер? Есть ли в этом знак свыше? Злой умысел, сглаз, колдовство, после которого и случился инфаркт?
И чтобы развеять сомнения, в очередной визит Шеллы в больницу он невзначай обронил: «Кстати, что там слышно у Оси? Он ехать не собирается?»
И понеслось.
– Ой, я тебе не говорила – твой братец совсем умом двинулся: завёл любовницу на работе и разводится с Мусей. Представляешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40