Протянула ему носовой платок, потрепала по волосам. Он не смел смотреть ей в глаза. Ее пальцы сжали его руку. Он ответил на пожатие.
— Я пришел потому, что он кричал слишком громко, — объяснил Вениамин.
— Я понимаю.
— Вообще я не бегаю по ночам от страха. Но он так ужасно кричал, — упрямо повторил он.
Взгляд Дины. Почему она так смотрит на него?
— Теперь я уже не боюсь спать один! — в отчаянии сказал он.
Она не ответила. Стояла как прежде.
— Почему ты не разговариваешь со мной, Дина? — рассердился он и впился ногтями ей в ладонь.
— Ты слишком шумишь, Вениамин, — наконец проговорила она.
— Но не так же, как русский!
— Кто тебе сказал, что стыдно бояться своих снов?
— Никто. — Вениамин растерялся.
Он сидел среди подушек, опустив голову.
— Только дураки ничего не боятся, у них просто не хватает на это ума! — твердо сказала Дина и освободилась от его руки. Потом она поставила перед умывальником ширму и занялась своим туалетом.
По комнате поплыл запах душистого мыла, и Вениамин, вздрогнув, подумал, что она моется холодной водой. Он лежал совершенно неподвижно, поворачивались только его зрачки, следя, как Динина рука берет с табуретки, стоявшей рядом с ширмой, одну вещь за другой. Наконец она вышла из-за ширмы, пристегивая к блузке брошку Ертрюд. Глаза ее были прикованы к брошке, пальцы двигались уверенно.
Он знал, что запомнит эту Дину, стоящую перед ширмой с изображением Леды и лебедя и прикалывающую брошку между грудями.
— Почему ты сказала, что только дураки ничего не боятся? Разве ты боишься?
Дина повернулась перед овальным зеркалом, проверяя, как сидит юбка, потом ответила:
— Конечно.
— Когда?
— Постоянно.
— Чего?
— Того, чего нет. Того, что я не сделала или не сделаю.
— Как это?
— Мне следовало куда-нибудь уехать… Туда, где хороший учитель научил бы меня играть на виолончели.
Она остановилась посреди комнаты. Как будто собственные слова удивили ее.
Вениамин вздрогнул и насторожился, словно она подняла руку для удара.
— Ты меня обманываешь! Ты умеешь играть! — быстро сказал он.
— Нет. — Она подошла к кровати и встряхнула его. — Вставай, соня!
Слезы обожгли ему глаза. Это было унизительно.
— Ну? — весело сказала Дина. — Кажется, ты явился ко мне без штанов и рубашки?
Он кивнул, его охватил мучительный стыд оттого, что в доме, где он спал, не оказалось его штанов. Он даже заплакал.
Дина вышла из комнаты.
Когда она вернулась с его одеждой, он уже принял решение.
— Можно я и сегодня буду спать с тобой? — быстро спросил он, слова спотыкались друг о друга.
Она протянула ему одежду и отвернулась.
— Нет, но ты можешь спать в южной комнате. — А я хочу здесь!
— Нет. У тебя должна быть своя комната.
— Почему?
— Тебе уже одиннадцать лет.
— Плевать я на это хотел!
— А я — нет!
— Я могу спать в чулане. — Он кивнул на большой чулан, где хранилась одежда и еще стояла кушетка Иакова.
— Нет.
— Потому что все говорят, будто Иаков спал там, когда ты на него сердилась?
— Кто это говорит?
Он увидел ее глаза и быстро одумался:
— Не помню!
— Не повторяй чужих слов, тем более если не помнишь, от кого ты их слышал.
— Хорошо. Но Иаков умер, ему больше не нужно то место.
Стало тихо. Почему вдруг стало так тихо?
— Ты однажды сказала, что в доме Стине нет привидений. Хотя там и повесился Нильс, — задыхаясь, скороговоркой проговорил он.
— Да.
— Значит, и в чулане нет Иакова!
— Конечно нет. Но и покойникам тоже требуется место.
— А русский? Он в чулане? — шепотом спросил Вениамин и спустил с кровати худые ноги.
Дина, не отвечая, стала поправлять перину и простыни.
— Я не займу много места, — с мольбой сказал он. Дина хлопнула его по плечу.
— Ты занимаешь гораздо больше места, чем думаешь, — сказала она. — Можешь спать в южной комнате. Если случится, что ты не сможешь заснуть, я разрешаю тебе прийти и разбудить меня. Мы сыграем партию в шахматы.
— Я не умею играть в шахматы, — буркнул он.
— Ты хорошо соображаешь, я тебя научу. — Она сказала это так мягко, что он понял: разговор окончен.
— Только не уезжай! — быстро проговорил он; слова так спешили, что наступали друг другу на пятки.
— Разве я сказала, что собираюсь уехать?
— Ты сказала, что боишься… Что тебе следовало…
— Ах вон оно что!
— Ты не уедешь! И ты ничего не боишься! Правда, Дина? Или боишься?
Она замерла над кроватью с подушкой в руках. Потом медленно повернулась к нему:
— Не думай об этом, Вениамин. Обещаю, что предупрежу тебя, если чего-нибудь испугаюсь.
Он не знал, что обычно дети не ведут таких разговоров с матерями. Но догадывался об этом. И потому ничего не сказал Стине с Фомой, когда вернулся к ним.
Стине ни словом не обмолвилась о его ночном исчезновении, но Фома не сдержался:
— Как я понимаю, ты ночью сбежал к мамочке! Вениамин склонился над тарелкой с кашей и не поднимал глаз.
Ханна, предчувствуя бурю, переводила взгляд с одного на другого.
— Я снова перееду в большой дом, — сказал Вениамин, набравшись храбрости.
— Не долго счастью длиться, она не захочет… — Фома замолчал, но и этого было достаточно.
— Тебя это не касается! — прошептал Вениамин и бросил ложку так, что каша полетела во все стороны. Лицо у него исказилось. Он пулей вылетел в другую комнату, и они услыхали, как он там буйствует.
Фома растерялся, поэтому он пошел туда и схватил Вениамина за ухо — мальчика следовало научить повиновению.
— Отпусти меня!
— Я тебя научу, как вести себя за столом! — процедил Фома сквозь зубы и встряхнул Вениамина.
— Сам научись вести себя за столом! Говоришь о том, чего не знаешь!
— А что прикажешь делать с тобой, если ты дерзишь и шумишь на всю усадьбу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21