Он покачал головой и улыбнулся. Я почувствовал раздражение. Мне показалось, что он надо мной смеется.
— Она ведь и вас тоже бросила? Правда? — с удивлением услышал я собственный голос.
Он вдруг как-то изменился. Какая-то тень мелькнула в его глазах, чуть заметно шевельнулась рука. И я понял, что моя догадка верна. Она уехала от него.
— Почему вы решили, что у нас были близкие отношения? Ведь я старый человек, — сказал он с улыбкой.
— Не знаю.
Он снова улыбнулся:
— Подобные заключения делают только по молодости. Понимаете… Они приходили ко мне и уходили. Мечтали о славе. Так же как и я в молодые годы. Одни попадали ко мне своевременно, но у них не хватало таланта или воли, необходимой для самоотречения. Другие обладали и талантом, и волей, но попадали ко мне слишком поздно. Третьих уводила в сторону жизнь.
— Что вы имеете в виду?
— Все, что угодно, — семью, отсутствие денег, любовь или какое-нибудь другое безумие…
— Что же остановило Дину?
— Прежде всего то, что она начала слишком поздно. Чтобы стать виртуозом, руки должны быть мягкими, как воск, и в то же время надо обладать железной волей. Но самое главное — нельзя тосковать по дому и таить в сердце скорбь.
— Это вы про нее говорите?
Он промолчал, не сводя с меня глаз.
— Почему же тогда она не вернулась домой?
— Этого я не знаю, — быстро ответил он. Не слишком ли быстро?
— Вам что-нибудь известно?
— Она была не из тех, кто доверяется первому встречному.
— Но ведь вы не были для нее первым встречным? Вы были ее другом, учителем.
— Это не то же самое, что быть доверенным. Что вы надеялись узнать от меня?
— Где ее можно найти?
— Очень жаль, но вы обратились не по адресу, — со вздохом сказал он.
Через несколько минут Майер вынул из кармана часы и сказал, что скоро к нему придет ученик. Потом встал и снова кивнул на виолончель.
Когда мы опять вернулись в прихожую, он дал мне свою визитную карточку.
— Между прочим, могу вам дать адрес театра, в котором она постоянно бывала. Думаю, там многие ее знали. — Повесив трость на руку и опершись о массивный дубовый стол, он написал адрес на обратной стороне карточки.
Я поблагодарил его.
И вот я уже на улице с Дининой виолончелью. Ручка футляра была оторвана. Мне пришлось нести виолончель под мышкой. Когда я свернул за угол, лицо мне обжег ледяной ветер. Два больших кленовых листа подлетели и приникли к моему пальто.
Я мог сколько угодно мечтать, как бы мы встретились, найди я ее. Но что толку. У Орфея было некое предназначение. И можно даже сказать, что он его выполнил. Ведь известно, что он должен вернуться из подземного царства ни с чем. На этот же раз он возвращался, неся под мышкой футляр с виолончелью.
Я шел домой и думал о наших студентах, мечтавших уехать в Европу. Они мечтали об этом на студенческих пирушках в коллегиях Регенсен и Валькендорф . А то и просто в трактирах, когда на столе появлялось пиво. Мы мечтали о том, чтобы вырваться в большой мир, сделать великие медицинские открытия, прославиться.
Мне оставалось только посмеяться над собой. Вот я и в Европе. И что с того? Пыль и грязь здесь, во всяком случае, те же, что и в любом другом месте.
Дина тоже всегда мечтала уехать. Я мысленно видел, как она поднимается на борт «Принца Густава» и ветер рвет поля ее шляпы. Как я ненавидел ее носовой платок, которым она обычно махала мне на прощание! Я пытался разглядеть ее лицо. Но расстояние между нами было слишком велико.
Осуществились ли ее мечты? Обрела ли она покой, избавившись от меня? От страха, что я ненароком могу ее выдать?
Как, интересно, с ней обошлось время? Какие у нее были любовники? На что она жила? Как выглядит? Почему не уехала сразу, как только поняла, что не может иначе? Я пытался припомнить, чем именно мог быть вызван ее отъезд. Что я такого сказал или сделал, что напугало ее? Может, я в чем-то проявил слабость и она усомнилась, что я выдержу? Не выдам ее? Буду молчать?
Виолончель оказалась нелегкой. Я шел и подбадривал себя, вспоминая, как Дина садится на лошадь или закрывает двери. Она всегда находилась в движении. Всегда стремилась прочь от меня.
Это воспоминание помогло мне быстрее принять решение: завтра же я возвращаюсь в Копенгаген.
* * *
Но на другой день я не уехал на вокзал, а пошел в театр, адрес которого мне дал накануне учитель Дины. Не удержался. Сперва я заикаясь попробовал объясниться с серым мужским лицом, глядевшим на меня из окошечка в стене. Я ищу Дину Меер, не может ли он помочь мне? Он покачал головой и продолжал что-то есть из бумажного пакета. Каждый раз, когда он нырял в пакет, лицо его исчезало из окошка. Я старался вежливо объяснить ему, что мне очень важно поговорить с кем-нибудь, кто ее знал.
Он смотрел на меня пустыми глазами. Пока я не сообразил показать ему купюру. Тогда он задумался, высасывая из зубов пищу, и быстро схватил деньги. Потом аккуратно сложил бумажный пакет, открыл дверь своей клетушки и поманил меня за собой. Мы пошли на нестройные звуки, доносившиеся из зала, где репетировал оркестр.
— Шредер! Первая скрипка! — произнес он и исчез.
Я дождался паузы. Потом пробрался к музыканту, который, по моим понятиям, играл первую скрипку. Он выглядел не так враждебно, как я боялся. Я сразу заговорил о деле. Представился Дининым родственником — я приехал в Берлин и очень хотел бы встретиться с ней. Он не задумываясь дал мне адрес учителя Майера.
— Она там живет? — спросил я, не говоря, что уже побывал там.
— Да, — ответил он и тут же, повернувшись к дирижеру, сказал ему что-то, чего я не понял.
Судя по ветхому занавесу и потертым креслам, это был один из третьесортных театров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21