За какие шиши ты поедешь учиться? Где я тебе денег возьму – об этом ты подумала? Аль сама не видишь, что еле концы с концами сводим? А за этими сопляками кто смотреть будет? – она кивнула на младших – восьмилетнего Колю и двухлетнюю Верочку. – Или мне разорваться с ними? Я и так с темна до темна в поле, на вас же работаю, из сил выбиваюсь... Ты сама-то соображаешь своей дурацкой башкой, что говоришь?На том и закончился разговор. Ольга ушла спать на сеновал, и тихонько проплакала всю короткую июньскую ночь, и почти смирилась с тем, что придется остаться, и всхлипывала, в который раз вспоминая отца: «Если бы он был жив!»Отца Ольга не помнила. Говорили ей, что был он высокий, красивый, и веселый, и очень умный, хотя и проучился всего четыре года. Больше всего на свете любил читать книги и доставал их, где только мог, хотя и мало времени у него было для чтения. Весной тридцать девятого года отец переправлялся через Ишим и вместе с лошадью и санями провалился под лед да так и не сумел выбраться – был в тяжелом полушубке и валенках...В сорок первом, перед самой войной, мать второй раз вышла замуж. Отчима Ольга тоже не помнила – он погиб в начале войны.В третий раз мать вышла замуж в сорок седьмом – и неудачно. Новый отчим, явившийся в их село откуда-то издалека, с одной котомкой, сначала был тихим и покладистым, потом все больше наглел, покрикивал на мать, все чаще выпивал – и пьяный был омерзителен и страшен. Кончилось это быстро, и года не прошло – шел он из соседнего села сильно навеселе, попал в буран, сбился с дороги и замерз.С этими тремя мужьями мать прожила в общей сложности чуть больше пяти лет и, оставшись одна, сильно озлобилась, кляла свою неудавшуюся жизнь и весь белый свет, сначала плакала по ночам, а потом и плакать разучилась – была угрюма, неласкова даже с детьми, хотя и виделась-то с ними не часто, особенно летом – работала с утра до ночи. Однажды она сильно простудилась и с тех пор часто болела, и быстро начала стареть... На Ольгу легли почти все домашние заботы, и если первое время мать чуть не плакала, глядя на ее усталость, и принималась обнимать и ласкать ее, то потом уже почти не обращала на это внимания – сама уставала так, что на жалость не оставалось сил.И Ольга хорошо представляла, как тяжело будет матери без нее, но еще лучше знала она, что если не уедет сейчас, то вряд ли вообще когда-нибудь уедет – ведь ничего не изменится в их семье, и не ждать же ей, когда подрастут младшие... И она во второй раз заговорила об этом с матерью, и потом этих разговоров было еще немало – тяжелых, обидных, со взаимными упреками, криком и слезами. Мать не знала, как вести себя, и действовала то лаской, то хитростью, то пыталась разжалобить ее, то запугивала Ольгу тем, как трудно ей будет жить одной, а под конец всегда срывалась на крик, угрозы. Может быть, в конце концов Ольга и смирилась бы, да мать сама испортила все. Однажды Ольга с отчаянием крикнула ей:– Да пойми ты, не могу я так жить!Мать покраснела от гнева, бросила ухват и вплотную приблизилась к ней.– Не мо-о-жешь? – медленно протянула она. – А какая же тебе жизнь нужна? А ты подумала о том, какую жизнь я прожила? – Мать протянула к Ольге свои большие, почерневшие от работы руки со вздувшимися венами, потрясла перед ее лицом. – Что я видела, кроме работы? Чем же ты-то лучше меня? Да и чем тебе эта жизнь плоха? Ты, соплячка, еще и горя-то не видела, слава богу, ешь-пьешь досыта, плохо-бедно, а голодная не сидишь, раздетая не ходишь. Да ты в ноги мне поклониться должна, что я одна вас троих вырастила, воспитала, выкормила. Всю жизнь как проклятая ишачила, в войну куска сытого во рту не держала, все вам несла, лишь бы вас поддержать... Другие с голоду пухли, а я от всех болезней уберегла вас, выходила... А сейчас с утра до ночи спину гну – для кого? Да ты что задумала, девка? Совесть-то твоя где?– А ты совесть мою не трогай! – вскинула голову Ольга. – Я не воровать иду, а учиться!– Не будет этого! – крикнула мать.– Будет! – сказала Ольга с вызовом, глядя прямо на нее.И тогда мать ударила ее. Ольга зажмурилась и закрыла лицо руками, не проронив ни звука, а мать, не помня себя от гнева, схватила ременные вожжи и стала бить ее, и распалялась все больше, потому что Ольга не плакала и не кричала, и не пыталась убежать, только вздрагивала от каждого удара и закрывала голову руками. Мать опомнилась, когда проснулись и заплакали младшие. Тогда она бросила вожжи и заплакала сама – навзрыд, катая голову по столу.Ольга молча вышла во двор.Два дня они не разговаривали. Ольга ни разу не посмотрела матери в глаза, ходила с каменным лицом, мать тоже не заговаривала с ней, да и виделись-то они в эти два дня час или полтора.На третий день Ольга уехала. Кто-то дал ей немного денег, кто-то согласился довезти до Селиванова.Как приняла мать известие об уходе – Ольга не знала. Видимо, решила – поживет Ольга одна, узнает, что такое кузькина мать, – сама прибежит обратно да еще прощения попросит. Тем более что поселилась Ольга у дальнего родственника, известного своей скупостью и жадностью.Но Ольга не возвращалась, хотя от этого родственника ей пришлось уйти.И мать сама поехала к ней в Селиваново, разыскала ее в школе. И увидела, что Ольга там и живет, в комнате сторожихи, помогает топить печи и убирать классы. Мать расплакалась, увидев, как похудела Ольга, на каком жестком сундуке приходится ей спать и как бедно и неуютно было в этой темной и сырой комнате. Плакала она в тот день много, просила у Ольги прощения, умоляла вернуться домой. Ольга и сама тогда наплакалась досыта – жалко было мать, и страшно становилось ей, когда думала о том, как дальше жить одной, но вернуться в деревню все-таки отказалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31