И никто ничего не спросит... уже никогда. Вот славный конец для карьеры сержанта! Роскошь да и только. Ну, Уотсон, нажимай.
* * *
Жалобный стон, доносившийся из самолета, действовал на нервы. Он продолжался уже час – достаточно, чтобы свести с ума.
Свет проникал через сжатые веки, ноги жгло огнем. Через минуту он встанет и разомнется. Если он этого не сделает сейчас, ему уже не подняться. Он хотел поговорить с Белами, но тот писал письмо домой. Он хотел сказать ему, что нельзя просто так лежать и ждать смерти, но не решился мешать.
Бедняга Тилни выглядел совсем скверно. Только и может думать – о боге. Кроу встретил его взгляд, и Тилни обрушил на него бессвязное бормотанье: "Еще не поздно, не поздно подумать о боге, надо взывать к господу и молить его о спасении. Никакой надежды, если не будем молиться..." – и так далее в том же духе, до тошноты. Если сам бог не видит, в какой переделке они оказались, то нет никакого толку от этих стенаний.
Сильно жгло глаза. Наконец, шатаясь, он встал, ударился головой о фюзеляж, но удержался и вошел внутрь, держа на руках обезьянку. Корпус самолета был как жаровня, все сиденья пусты. Жаль беднягу Отто, но ничего, теперь он счастлив.
Стон генератора действовал на нервы.
Стрингер поднял глаза, перестал вращать ручку, и стон замер.
– Пришел сменить, – сказал Кроу.
– Зачем? – Его бледный лоб блестел. Странно даже подумать, что мистер Стрингер способен потеть, как обычный человек.
– Зачем? – переспросил Кроу. – Что-то надо делать, нельзя просто лежать и ждать смерти. Пришел сменить.
И тут с лицом Стрингера случилось невероятное. Кроу вытаращил глаза от изумления. Стрингер улыбался. Ничего подобного раньше с ним не случалось. Кроу знал его уже восемь дней, считай, полжизни в этих условиях. И впервые видел такое. Лицо Стрингера приняло совсем другое выражение – человеческое.
– Рад слышать, – сказал Стрингер. – Если все перестанут думать о смерти, успеем сделать дело. – И двинулся мимо Кроу. – Сегодня ночью мне понадобится хорошее освещение, – пояснил он. – Я намерен установить стойку. – Он осторожно спустился в салон.
Кроу усадил на ящик обезьянку и завертел ручкой, глядя на Бимбо и выдавливая из горла слова песни: "Вьется долгая дорога в край моей мечты..."
* * *
Лумис склонился над Тилни.
– Живот, – повторял тот.
– Это спазмы от перегрева, сынок. – Его собственный желудок скрутило в узел, ноги горели. В организме осталось так мало воды, что замедлился ток крови, которая не справлялась теперь с теплообменом. – Скоро ночь, еще час-другой, и все кончится, станет прохладнее.
Таунс сидел, обхватив руками голову. Когда к нему обратился Моран, воспаленные глаза командира слегка приоткрылись.
– Я не хотел тебя обидеть, Фрэнк, вчера вечером.
– Ты был прав.
– Нет. Ты сделал все, что мог. Посадил, как перышко.
– Ошибка пилота...
– Невезение и дрянной прогноз. И никто нас не искал. Пожалуйста, забудь, что я сказал.
В таком духе между ними шел несвязный, похожий на мычание, разговор. Каждый, пока было время, хотел очистить свою совесть.
Белами сидел около капитана Харриса, следя за горелкой. Их лица покрылись копотью. Они затенили бутылку и трубку, а сосуд выставили на солнце, чтобы усилить конденсацию. Каждые пятнадцать минут передвигали его вслед за солнцем. Белами рассчитал, что к ночи воды в бутылке будет достаточно, чтобы каждому из девятерых досталось по нескольку капель – смочить язык.
С полудня капитан Харрис шевелился только дважды: когда Белами принес ему несколько фиников и когда какая-то неведомая сила заставила его обернуться. Выпученными глазами уставился ему в лицо Уотсон, держа в руке пистолет, почему-то наведенный на него. Он попросил окликнуть его: "Сержант", – но губы не повиновались, не получилось ни звука.
Харрис отвернулся. Уотсон хороший солдат, он никогда не позволял себе шуток с оружием. Должно быть, пистолет на предохранителе.
Он заметил, как страдает Белами: временами его глаза закатывались, а изо рта выпадал почерневший язык. Надо подбодрить беднягу.
– Ш-шлишком медленно, – выговорил он с вымученной улыбкой. – Шлишком медленно.
Жидкость в сосуде пузырилась.
...Луна очертила тени дюн. Звезды на небе были синие и огромные. К полуночи шелковый полог натянулся и упал, потом снова вздыбился под мягким дуновением ветра. Ветер шел с севера, с моря.
Глава 15
"Девятые сутки. Пишу в три часа пополудни. Очень жарко. Произошло чудо. Около полуночи я почувствовал дуновение ветра, но не поверил. Северный ветер. Первым делом сегодня утром мы по-настоящему потрудились, досуха выжали парашютный шелк и все, что можно. Даже отрезанные штанины дали несколько пинт. Моран вручил нам специально подготовленные скребки, и мы сняли иней со всей поверхности самолета. Харрис даже набросал на шелк перемешанный с песком иней, мы дождались, пока он растает, и выжали парашют во второй раз. Хоть мутная, но вода. Вода! Почти полных шесть галлонов в баке! Итак, мы живы, живы! И не намерены сдаваться. Сейчас все отдыхают, берегут пот для ночи. Невероятно, невероятно".
Внешне они нисколько не изменились: полутрупы с облупившимися изможденными лицами, глазами, подобными зияющим ранам, и губами, как скорлупа грецкого ореха. Лежали молча, неподвижно, дожидаясь ночи. Но теперь в них горела искра жизни.
Вслух это не обсуждалось, но все знали, что ночью будут работать, как черные рабы. И сегодняшнюю ночь, и завтрашнюю, и все последующие – сколько потребуется, чтобы закончить постройку самолета, подняться в воздух и улететь.
Даже Стрингер, сберегая силы, провел в безделье часок в тени;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61