Понимаю, дело не в том, что ты боишься тяжелой работы...
Сержант зарывал в песок свои босые ноги, обдумывая ответ.
– У нас только один шанс – затаиться и не шевелиться, а если и это не спасет, то ничто уже не спасет. Послушай, я – в армии, понял? Завербовался на следующие десять лет, и не спрашивай, почему я это сделал. У меня квартира на Фэнхем Ист, рядом с газовым заводом. Это единственное на свете место, куда я могу сунуться, – там живет моя теща и вся чертова женина родня. Если бы у меня была с собой ее карточка, я бы ее тебе не показал. Она весит за сто кило, а волосы, как растрепанный веник, не говорю уж о голосе. Слава богу, у нас нет детишек.
Глядя в глаза Лумису, он засомневался, можно ли все это выразить словами.
– Я в армии скоро уже девятнадцать лет. Видел войну и все такое, а потом меня пинали по всему свету люди вроде этого Харриса – слыхал его вечное "Сержант Уотсон!"? Он и другие ублюдки так погоняли меня, что – веришь? – я сыт всем по горло. А теперь скажу тебе кое-что такое, что тебе покажется смешным. Я в отпуске. В отпуске с того самого момента, как мы сюда свалились, понял? Я не в армии, и Харриса тут нет, и нет никаких других дел, кроме как сидеть без ботинок с утра до ночи и вспоминать всех женщин, с какими имел дело. А если нас не найдут и такая моя судьба, то я умру спокойно. И хочешь знать еще? У меня при себе пятьдесят монет. Сойдут за обратный билет, дополнительный, конечно, а? Я ведь первый раз провожу отпуск не на этой занюханной Фэнхем Ист, где меня ждет с протянутыми руками весь выводок. Пятьдесят монет, и не на что их тратить, здесь-то! Подумать только! – Он дернулся всем телом, между истертыми кривыми пальцами ног засочился песок. – Прямо как миллионер в отпуске!
Лумис возразил:
– Но если мы построим этот самолет, ты ведь будешь его пассажиром? Что скажешь на это?
Ответ у Уотсона был наготове:
– А что, разве я не платил за билет?
Выход нашел Моран. Они работали, вытаскивая монорельс и лебедку, отпуская большие полуторадюймовые гайки крепления крыла, строя козлы из поломанных лонжеронов и устанавливая их на камнях, на которые наткнулся при посадке "Скайтрак". Но для того чтобы извлечь основание крыла из зажимов, сил не хватало. Рельсовый рычаг мог повредить стойку основания – он, таким образом, исключался.
И хотя было уже заполночь, они обливались потом. Так прошел час, пока Моран не направился в салон и не растормошил крепко спящего сержанта.
– Пойдем, Уотсон, быстрее, – шепотом, чтобы не разбудить Кепеля, скомандовал он.
– В чем дело?
– Шевелись!
Тилни тоже проснулся и побрел за ними, прислушиваясь к разговору шедших впереди мужчин. Моран говорил:
– Я мобилизую вас на эту работу. Обоих. Это приказ.
– Эй, послушайте...
– Молчать, Уотсон!
В дюнах отозвалось эхо последних слов. Они присоединились к работающим. Моран объявил:
– У нас прибавилось двое. Попробуем еще раз.
Козлы сломались, но к двум утра крыло было свободно, и они начали долгую и упорную борьбу за то, чтобы перетащить его по песку, двигая то за край, то за основание, разравнивая лопатами песок, взрыхляемый крылом, пока Лумис не догадался упереть рельс в выгнутую стойку шасси с левой стороны и тащить лебедкой. Они по очереди сменяли друг друга у шестерни с туго натянутым стальным тросом, а остальные, по дюйму за раз, подтаскивали крыло, пока оно не легло на песок там, где указал Стрингер.
Отдохнули и поели фиников. У кого в бутылке оставалась вода, допили ее или сделали по глотку. Остальные попытались отвлечься посторонними мыслями.
Моран, в непокое своих мыслей, повторял про себя, что человека нельзя принудить умереть, но надо заставить его жить, если он не способен заставить себя сам. Но его аргументы содержали в себе фальшивую ноту: это было древнейшее оправдание всех диктаторов – войны всегда велись ради "блага народа", и Уотсона он привлек в упряжку прежде всего ради общего блага, потому что они нуждались в его физической силе. Он сыграл на слабости этого человека: без команды Уотсон предпочел бы плыть по течению.
Всю ночь он работал усердно, как и все другие, не сказав ни слова. И сейчас обессиленный лежал на песке.
Взошло солнце, и кожа сразу же ощутила его жар.
– Погасите чертов фонарь, – сквозь дрему пробормотал Кроу.
Дейв Белами наблюдал, как дюны в кроваво-красном ореоле обретали очертания полумесяца.
– Какая тишина, – невольно залюбовался он. Что-то мертвое чудилось в этом молчании.
– Это после дрели, – пояснил Кроу. У них в Джебеле поселок находился в миле от вышек, поэтому никогда не прекращавшийся гул буровых спать не мешал. Бурильщики дошли до глубины двенадцати тысяч футов, а порода все еще оставалась сухой. Прекратить бурение решили на тридцати тысячах, если нефти не будет. И он сейчас подумал о том, суждено ли ему или Кроу снова увидеть Джебел.
Перед ним разворачивался рассветный мираж: в горловине между дюнами стояло зеркало ярко сверкавшей воды, уходившей за горизонт. Слава богу, не было ни пальм, ни белостенных фортов. Видение воды было нормальным: свет, отраженный под тупым углом от блестящих песчинок. Когда тебе начинают мерещиться другие картинки, считай, что ты уже "поехал". Он поднялся.
– Ты куда?
– За дневником.
Кроу пошел с ним. В салоне сидел Тилни, и Кроу у него осведомился:
– Что стряслось, сынок?
– Ничего. Хотел с ним поговорить. – Он указал на Кепеля.
– Оставь его в покое. – Кроу как-то слышал рассказы о тибетцах, что они могут вылечивать почти все болезни сном и голоданием; этому бедолаге ничего другого не остается, как только спать, а из еды одни финики, но к ним он не прикасается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61