Детьми они с мистером Уортингтоном так и не обзавелись, знаете ли, а я воспитала четырех дочерей. Прошу вас, не расстраивайтесь по поводу того, что она доверилась мне.
Эмма покачала головой, встревоженная не столько тем, что миссис Инкберри в курсе обстоятельств ее появления на свет, сколько тетиным замечанием.
– Тетушка всегда говорила мне, что женщина сама должна устанавливать границы приличия, поскольку мужчины на это не способны. Вы тоже так считаете?
– Да, конечно, все в руках женщин. На мужчин нельзя полагаться. Предоставленные сами себе, мужчины не в силах проявить сдержанность. Они обладают определенными… животными инстинктами, коих у нас просто нет.
Видимо, она – исключение из правил, решила про себя Эмма. При первом же испытании оказалось, что ее сдержанность не выдерживает никакой критики. Сдержанности попросту не существует. Границы приличия – последнее, о чем она думала, целуясь с Марлоу.
– Моя мать развлекалась с отцом до свадьбы. И тетушка считала меня ее копией?
Не потому ли Эмма продолжала напоминать себе, что Марлоу поступил нехорошо? Не была ли она в душе безнравственной женщиной, которая только притворяется порядочной?
– Я не гедонистка! – взорвалась она. – И я не безнравственна. Тетушка считала меня такой?
К ее удивлению, миссис Инкберри улыбнулась.
– Полагаю, тетя просто имела в виду, что вам присуща сильная тяга к романтизму и приключениям, а также врожденное любопытство. Обладая такими качествами, вы время от времени должны бунтовать.
Эмма дотронулась до крохотного шрама в виде звездочки на щеке. Бунты всегда влекут за собой определенные последствия, причем весьма болезненные. Она не хотела быть мятежницей. Она опустила руку и глотнула чаю.
– Но, Эмма, поддавшись своей природе, ваша мать совершила ошибку, которая дорого бы ей обошлась, если бы ваш отец не поступил как джентльмен. У меня сердце кровью обливается при мысли, что вы можете пойти по ее стопам. Будь Лидия жива, она бы тоже испугалась.
Эмма сделала глубокий вдох и обратилась к своему здравому смыслу. Потом заглянула в теплые, сочувствующие карие глаза.
– Я не хочу опорочить память тетушки своим недостойным поведением, – сказала она. Но почему вдруг на грудь навалилась невыносимая тяжесть и начала давить, давить, пока Эмма не лишилась дыхания?
«Посмотрите сюда. Вот где скрывается правда».
Тяжесть коренилась в том месте, куда Марлоу положил руку, произнося эти слова. Не обращая внимания на тяжесть, Эмма продолжила:
– Я не хочу опорочить себя.
Миссис Инкберри засветилась от удовольствия и одобрения.
– Очень мудрое решение, Эмма. Мудрое и здравое.
– Да, – глухо произнесла она. – Я знаю.
– Есть прием, моя дорогая, при помощи которого женщина может защититься от слишком настойчивого мужчины. Один верно направленный удар коленом. Я обучила ему своих дочерей. Хотите, и вам покажу?
– Благодарю вас, миссис Инкберри, но в этом нет нужды. – Эмма залпом осушила чашку.
В этом действительно не было нужды, потому что Эмма не собиралась позволять Марлоу и дальше распускать руки. И не важно, как она чувствует себя, когда это происходит.
Отпустив экипаж, Гарри стоял в сумерках на тротуаре Литтл-Рассел-стрит со стопкой книг, завернутых в бумагу и перевязанных бечевкой. Он смотрел на дом Эммы, но не решался пересечь улицу и войти внутрь. В освещенном окне общей гостиной мелькали дамы, и хотя Эммы среди них не было, он не смог бы пробраться в здание незамеченным. Он поднял глаза на окна Эммы, увидел, как она прошла мимо одного из них, и снова перевел взгляд на гостиную, лихорадочно обдумывая план проникновения.
Если бы несколько месяцев назад кто-нибудь сказал ему, что он будет томиться под окнами квартиры мисс Эммалайн Дав, сгорая от вожделения, Гарри назвал бы этого человека безумцем. Но тогда он не знал, какой соблазнительной может быть хрупкая рыжеволосая девушка с веснушками на носу. Он не догадывался, какие страсти таятся под сдержанной, девственно-чистой скорлупкой его бывшей секретарши и какое пьянящее наслаждение он испытает, выпуская их наружу. Теперь он знал, и это было настоящим мучением. Сладкой, болезненной пыткой.
Гарри поставил книги на землю и прислонился к кирпичной стене дома на другой стороне улицы. За последние несколько часов он сотни раз представлял себе тот поцелуй. Он помнил каждую деталь: мягкие сладкие губы, ее руки вокруг его шеи, притягивающие к себе, жар ее тела, неловко, неопытно касающегося его, говорящего о том, что она никогда прежде не целовалась. Но ярче всего представлялось ее лицо после поцелуя. Она не улыбалась, но светилась таким удовольствием, что у него перехватило дыхание. Никогда в жизни Гарри не видел подобной сияющей красоты. Ему пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы отпустить ее и уйти.
Он ждал, что она пойдет за ним, целую вечность слоняясь между томиками Байрона и Шелли и прочих давно почивших поэтов. Но вместо Эммы явилась служанка и провозгласила, что хозяйка дома велит ему удалиться. Он сразу понял, в чем дело. Их видели, а из слов горничной стало понятно, кто именно.
Гарри припомнил, что миссис Инкберри была подругой тетушки Лидии, и представил себе, какую унизительную лекцию пришлось выслушать Эмме после его ухода. Он опять посмотрел на ее окна. Зная Эмму, легко вообразить, как в этот самый момент она бранит себя и посыпает голову пеплом. Ему никогда не встречалась женщина таких строгих правил. Похоже, это дело рук ее тети и отца.
Сам он был не в ладу с правилами. Ему хотелось целовать ее снова, и снова, и снова. Вкус ее губ дурманил не хуже опия, и теперь Гарри жаждал ее поцелуев, точно закоренелый наркоман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83