Услышав это, мальчик и младшая девочка, как по команде, сели на пол и снова принялись за свой концерт на сковородке.— А где отец?— Папа в участке, — ответила старшая девочка.— В участке, — повторила младшая.— Вот как! А за что его посадили?— Он что-то украл.— Уклал!.. — пролепетала сидевшая на полу малютка, ударяя ложкой о сковородку.— Это плохо.— Конечно, плохо паненка, если кого поймают.— А красть хорошо?
Ой, Галина! Ой, дивчина!Ты одна виной.Ты одна моя зазноба,Я всем сердцем твой! Так пел, нельзя сказать чтобы чересчур приятным тенором, кто-то шагавший по комнате с торопливостью, которая говорила о сильном возбуждении.Как выглядел этот певец, я не знаю, ибо мы с Вигилией стояли в маленькой, совершенно темной комнатушке, примыкавшей к более обширному помещению, в котором запахи одеколона, камфары, пачулей, асафетиды состязались с другими, не менее пронзительными.В то время как я раздумывал над разрешением новой загадки, Вигилия постучала три раза в дверь. Минуту спустя я увидел чью-то завитую голову, от которой несло миндальным маслом, очень красные губы, распространявшие запах розовой помады, и галстук бабочкой, благоухавший мильфлером.Легкомысленный обладатель этих достойных внимания примечательностей даже не взглянул на нас и одним прыжком, подобно кенгуру, перемахнул пространство, отделявшее его от дверей в коридор.— Ах, ах… божественная панна Мария! — воскликнул обладатель завитой головы. — Куда это вы собрались в такую позднюю пору?— Добрый вечер! Я иду далеко, в Нове Място.— Как это? В одиночестве? Лишенная недремлющего дружеского ока…— А если не с кем? Хи-хи-хи!— О, не шутите так, разве меня уже нет на свете? — воскликнул приятный молодой человек, стараясь увлечь девицу в свой благовонный уголок. — Самое большое через пять… да что я говорю, — через одну минуту вернется Фердзя, заменит меня в исполнении моих обязанностей, и тогда…— Он в самом деле так скоро вернется? Хи-хи-хи!— Клянусь прахом моей матери! А если бы он и опоздал немного…— О, это было бы очень нехорошо!— Нет, панна Мария, это было бы прекрасно, это было бы благородно, так как дало бы мне возможность высказать вам все, что, как сизифов камень, лежит у меня на сердце.— И-и-и… и не пойму, что вы говорите.— Не понимаете?.. О, горькая ирония! Утонченная жестокость свила гнездо в нежнейшем женском сердце! Разве вы не понимаете, что я вас боготворю, что я мечтал бы целую вечность услаждать свой слух эоловыми звуками твоего голоса, что я жаждал бы каждое мгновение вкушать чашу…Динь!.. Динь!.. Динь!.. — раздался звонок.— Кто-то звонит, пойдите откройте!— Проклятье! Демоны!.. О, каким безжалостным…Динь!.. Динь!.. Динь!..Послышался топот ног, потом скрип отворяемой двери.— Что вам надо, женщина?..— Этого… вот… керосину на десять копеек.— Пошла прочь, здесь нет керосина!— Ну, как же…— Прочь! Прочь!Скрежет засова, шаги, разговор продолжается.— Я жаждал бы каждое мгновение вкушать чашу божественного нектара твоих уст…— Что вы мне голову морочите!.. Дайте лучше баночку тополевой помады…— Дам, дам!.. Твоих уст, сквозь которые купидон бросает свои пламенные стрелы…— Но я хочу фарфоровую баночку…— Я дам фарфоровую… Пламенные стрелы мучительной любви.— Но такую вот, с деревянной крышечкой…— С деревянной, с деревянной!.. Любви, которая сплетает в один венок…Динь!.. Динь!..— О судьба, за что ты приковала меня к этому проклятому месту, как Прометея! Кто там?Двери отпираются.— Уж вы извините, я не так сказала… Не керосину мне нужно, а касторового масла…— Ладно, ладно, хватит! Где деньги?— Вот они! Хозяйка меня так ругала…— Хватит! Замолчи!Слышно, как открывают шкафы, переставляют какие-то мелкие предметы, затем снова скрежещет засов, и юноша возвращается.— А где моя помада? — требовательно напоминает молодая особа.— Сию минуту!.. Пламенные стрелы мучительной любви, которая сплетает в один венок тернии с цветами…Динь! Динь! Динь!— О, муки! О, пытка! — вопит молодой человек, снова бежит к двери и отпирает ее.— Римской ромашки, только побыстрей!— Молчать! Еще приказывать мне будешь!— Вы тут, пожалуйста, поменьше говорите, а давайте поскорее ромашку, ребенок болен.— Довольно! Не захочу — и не дам.— Не дадите, так я полицейского позову. Тоже нашелся…— Бери и убирайся прочь, бездельник!Дверь снова на запоре.— Ну и что, что ты скажешь мне, Мария? — спрашивает обладатель завитой головы, возвращаясь поспешно обратно.— Дайте мне тополевую помаду.— Дам, дам! Но мое признание?— Все это ни к чему, у вас ничего нет.— Мария, согласись только, и я положу к твоим стопам все сокровища мира! Как только я окончу практику, мы покинем этот исполненный корысти город и упорхнем в какой-нибудь уединенный провинциальный уголок; там я открою собственное дело…Динь! Динь! Динь!— О Фердзя! О проклятый Фердзя! Почему ты не приходишь, чтобы освободить меня от этих дантовских оков? — жалуется юноша, снова устремляясь к двери.В это мгновение кто-то стучится в нашу комнатку; девушка открывает дверь и говорит вполголоса:— Сейчас, Фердзя, сейчас… Я только на минутку задержусь, у меня вышла вся помада…— Черт его дери! Я тебе дам сколько захочешь, только не томи меня, слышишь?— Сию минутку!— …Открою дело, — продолжает меланхолический юноша, возвратившись, — и тогда, на лоне божественной природы…— Помаду дайте, помаду! — кричит, топая ножкой, ангельское создание.— Разрешите, дражайшая!.. На лоне божественной природы, вдали от недружелюбных…— Помаду! Помаду!— Вдали от недружелюбных взглядов, завидующих нашему счастью…Динь! Динь! Динь!— О, небо! — взывает несчастный влюбленный и рысью мчится к двери.
1 2 3 4 5 6