Мы снова остановились, на этот раз у желтого, одноэтажного, покосившегося домика, покрытого старой дранкой; при виде его, сам не знаю почему, мне припомнилась народная песенка: Домик низенький…и т.д. Вигилия прислонилась к оконному косяку, я стоял рядом с ней. Боже, эти люди не знают даже, что такое двойные рамы, и вряд ли их защищает от холода эта кисейная занавеска и большая закопченная печь, в которой тлела горсточка углей.Посреди комнаты стол, покрытый белой, недостаточно длинной скатертью, вокруг стулья: один обитый, второй деревянный, и простая табуретка. В одном углу — топчан, в другом — детская кровать с сеткой, когда-то покрытая лаком, между ними дверь в альков — вот и все.В комнате три человека: слепой старик, очень бледная женщина и девочка в траурном платьице.— Папочка, уже звезды взошли, сядем за стол, — сказала женщина.— А что ваша милость соизволит подать сегодня? — спросил старик.— Борщ есть, дедушка, селедка и клецки, — вот! — ответила девочка.— Ого-го! Настоящий бал!Женщина тем временем принесла просвирки; отломили по кусочку и приложились.— Папочка, — сказала снова хозяйка, — вот тебе шарф к рождеству, теплее будет.— А я, дедушка, подарю тебе пачку табаку.— Ах ты девочка моя, Ганя дорогая! — воскликнул старик, стараясь нащупать руками голову внучки. — Я-то табаку не нюхал, чтобы тебе вот эту куколку подарить, а ты мне табак припасла, наверно из завтраков своих откладывала?И он вытащил из-за пазухи дешевенькую куклу в розовом платье.— Какая красивая! — восторгалась девочка.— А тебе, Касюня, я тоже шарфик купил… Хорош? И он протянул женщине вязаный платок.— Красный, папочка…— А, чтоб им! — заворчал старик. — Сказали, что черный.Кто-то постучался в дверь.— Войдите, пожалуйста! Кто там?На пороге появился широкоплечий здоровяк в тулупе.— Это я, сосед (кобыла меня залягай!..)… Да будет благословен…— Пан Войцех! — воскликнула женщина. — Во веки веков…— Просвиркой угости, Ганя, — сказал старик, протягивая руку.— Я, с вашего позволения, пришел просить вас к нам на сочельник. И старуха моя, с вашего позволения, и Зося, и все остальные (чтоб у меня ось лопнула в пути, если вру), все скопом просим вас. Вот как!Закончив свою речь, он сплюнул сквозь зубы.— Но, пан Войцех, мы не смеем вас стеснять…— Ни к чему это вы! (Чтоб мне сапом заболеть!) Я без вас не уйду.— Мы всегда дома… — робко пробовала возражать женщина.— Дома, дома — ну и что из того? Пусть меня заставят евреям воду возить, если вас тут кто-нибудь держит на привязи. Ну же!Невозможно было дольше сопротивляться такому идущему от чистого сердца приглашению. Старик взял дочь под руку, внучку за руку, и они вышли.Во дворе шествие столкнулось с нами.— Да благословит вас бог! — крикнула Вигилия.— Господь воздаст вам, — ответил пан Войцех, внимательно приглядываясь к нам. — Нищие какие-то, — добавил он немного погодя. — Пойдемте же и вы с нами (задави меня телега), подкрепитесь немного.Вигилия последовала за ним с нескрываемой радостью, а я за ней с отчаянием в сердце, так как приглашение это чертовски поколебало веру, которую мне внушали моя шуба и шапка.Не успели мы войти, как нас гурьбой окружили люди.— А что? — кричал торжествующий Войцех. — Не говорил я (чтоб мне из пекла носа не высунуть), что господа не побрезгуют нами.— Ганя!.. Ганя… — визжали дети всех возможных возрастов.— Ганя! У меня для тебя есть позолоченные орехи.— А y меня лошадка…— Ганя… А у меня…— Постойте, люди добрые, у порога, — сказала нам пани Войцехова, дама с красным носом и впалыми щеками.— А это, — обратился Войцех к гостям, — это пан Владислав.— Владислав Дратевка! — важно представился прилизанный юноша в светлой куртке и юфтяных сапогах.— За моей Зоськой ухаживает, — добавил пан Войцех.Кругленькая девушка, которую назвали Зосей, сделалась красной, как свекла.— Милости просим к столу, — приглашала хозяйка.Когда старшие уселись, а вслед за ними примостились кое-как у стола и дети, пан Войцех начал:— Благослови, господи боже, нас и эти дары…— Мамуня!.. Стах все ушки вылавливает из моего борща…— Замолчи, Франек, не то как тресну! Благослови, господи боже…— Ванда, не толкайся! — закричал еще кто-то из детей.Пану Войцеху с большим трудом удалось окончить начатую молитву, для чего потребовалось предварительно оттаскать за волосы две-три детских головки. Наконец принялись за еду; дали и нам, дали и кудлатой собачке, которая, поджав хвост и насторожив ухо, не спускала глаз со стола.— Как жаль, — сказал пан Владислав, блестящий Зосин поклонник, — что мастер не отпустил меня пораньше.— Почему? — спросила панна Зося.— Я бы вам мак растер!..— Да вы бы не справились.— Могу хоть сейчас попробовать, — ответил всегда готовый к услугам кавалер.— Мамуня. Стах…— Замолчите, чертенята! — прикрикнул хозяин.Когда ужин, который был уничтожен с достойной внимания быстротой, подходил к концу, пан Войцех сплюнул на середину комнаты и завел разговор:— На свете все-то хуже становится, разрази меня гром! Налей, Зося, пану…— Святая истина, — ответил старик.— В мои времена, скажу я вам, елки были такие, что лезь на них без всякого, а теперь (провалиться мне на первом мосту) — не толще кнутовища.— В одном отношении стало хуже, а в другом во сто раз лучше, — уверял пан Владислав.— Ни в каком не лучше.— Что это вы, пан Войцех, околесицу несете…— Ни в каком, говорю, а кто мне тут будет другое доказывать…— Кхе!.. Кхе!.. Кхе!.. — закашлялся кто-то из детей.— Матерь божия!.. — закричала Войцехова. — Франек подавился!— Дай ему по спине… Вот так!..Отпрыск рода войцеховского был спасен, к великой радости пана Владислава, который оживленно всем разъяснял, что, попади кость в глотку, немедленно был бы «капут».
1 2 3 4 5 6