сало и водку. Верное дело.Юноша продолжал есть.— Только водку надо чистую, светлую, как слеза! А в шинке сегодня мне такого дали ерша, что в нем смотри и купоросу не было ли. Верное дело!Больной ел, отнимая ото рта ложку только при кашле.— И выпил-то я самую малость, а как стало меня пробирать, а как стало меня кидать… Только вошел я в сени, а меня в другой раз как возьмет да как скрутит, а тут баба моя выскочила да начала меня трепать. Эх, пан! С самой женитьбы так меня не угощала, как сегодня! Верное дело…Юноша съел все, поставил судки на пол, прислонился головой к стене и прикрыл обнаженную впалую грудь одеялом, которое когда-то было, вероятно, более определенного цвета.— И всегда вы в сочельник вот так… один? — спросил Антоний.— Уж третий год.— А раньше-то… а тогда-то был у вас кто-нибудь?Юноша оживился:— Еще бы!Пауза.— Помню, когда мне было восемь лет, мы с матерью пошли к дяде. Это было недалеко, но выпал густой снег, и служанка взяла меня на руки.Он закашлялся.— Ну и гостей там было, детей!.. Мне подарили саблю… под стол положили целый воз сена… На елке зажгли много свечей… три дня украшали ее мама с теткой и все прятались от нас, как бы мы не подсмотрели… Ха-ха-ха!Пауза.— Она получила фарфоровую куклу и муслин на платье. Я отлично помню: синие глаза, черные как смоль волосы, а остальное из замши. Когда мы ее распороли, из нее посыпались отруби…Снова приступ кашля, еще более сильный, чем прежде. Лицо юноши покрылось кирпичными пятнами. Глаза метали молнии.— Пташечка моя родная! Ты сегодня, наверно, так же одинока, как и я!.. Ты думаешь, что я тебя не вижу? Взгляни же на меня, взгляни… Нет… разве ты можешь услышать меня из такого далека…Пока он говорил, одеяло сползло с груди; он весь дрожал, вытягивал вперед руки, а глаза смотрели так пристально, словно хотели проникнуть взором по ту сторону жизни. В трубе между тем шумел ветер, а стены сочились сыростью.— Я должен пойти к доктору, он вылечит меня. Потом в Щавницу… Надо поправиться, и тогда… мы уж не будем одиноки…«Кап! Кап! Кап!» — отвечали падающие капли.— Излишеств у нас не будет, напротив, немало забот… но мы уже будем вдвоем… Вместе! вместе!«Кап! Кап! Кап!»О, как страшен дом, который вздыхает и стены, которые плачут!Больной снова закашлялся и очнулся.— Антоний!.. Антоний!..— Счас… счас!.. — отозвался сторож. — А-а-а… Это вы, пан?— Послушай, как будто пахнет горелым?— Аа… о… чтоб его… только прислонился человек к печке, и смотри, весь тулуп к черту опалило! Верное дело!
На этот раз мы очутились в необыкновенно оживленном доме. Со всех сторон долетал до нас гул шагов по лестницам и коридорам, за окном звенели колокольчики мчавшихся мимо санок, под нами бренчал рояль, заглушаемый время от времени топотом ног и взрывами смеха.Мы стояли в темной комнате, спиной к закрытой двери, за которой стонал какой-то больной, и лицом к другой открытой двери, которая вела в слабо освещенную комнату. Там, вглядевшись получше, я увидел множество разной домашней утвари, фотографии на стенах и двух молодых женщин.Одна из них, в зеленом платье, накинула платок, положила что-то в крышку от сломанной картонки и выбежала из комнаты.Мы пошли за ней.Пройдя лестницу второго и третьего этажа, сени и небольшой двор, девушка в зеленом платье остановилась у стеклянных дверей подвала, в глубине которого мерцал огонек керосиновой лампочки.В темной, с удручающе спертым воздухом комнате, кроме нескольких коек, стола и скамейки, ничего не было. Из обитателей этого жилища мы застали только троих детей, занятых игрой.Звуки рояля с первого этажа долетали и сюда.Услышав шум отворяемой двери и шелест платья, старшая девочка подняла голову и спросила:— Кто там?— Это я, Анелька, не бойся. А где взрослые?— Мама у соседей, — ответила девочка.— Что она там делает?— А с Гжегожовой схватилась, еще с самого утра.Только сейчас я услышал где-то рядом приглушенный шум, который в равной мере мог означать веселье, ссору и даже драку.— Вы ели что-нибудь? — продолжала расспрашивать посетительница.— Ели, паненка, в полдень, картошку с селедкой.— А что вы получили на рождество?— Мы — ничего, а Ясек получил в воскресенье сюртук от отца.И в самом деле на мальчике было напялено какое-то одеяние длиной по колена, которое при ближайшем рассмотрении обнаруживало большое сходство с жилетом, распахнутым и спереди и сзади.— Ну, а теперь становитесь в ряд, я принесла вам поесть.— Мне, мне! — закричала младшая девочка, собравшись разреветься.Она сидела на полу и колотила что было сил жестяной ложкой о сковородку.— Замолчи! Ты тоже получишь. Вот вам пирог — вот тебе… и тебе… и тебе.Дети стали в ряд по росту, опершись подбородками на край стола.— Здесь винные ягоды… Ну, берите! А тут сама не знаю, как называется, но ешьте, это сладкое.— Ах, правда, паненка, сладкое.— А вот щука…— Щука… Посмотри, Ясек, щука, — обратилась старшая девочка к мальчику.— Тюка! — лепетала малышка, засовывая палец в полуразинутую пасть рыбы, которую мальчик, засмеявшись, тут же зажал.— Ай-ай, кусает, кусает!.. — заплакала Магда. — У-у!..— Ты гадкий мальчишка! — рассердилась девушка в зеленом платье. — Тощий, все ребра наружу, а злой, как собака. Ну, погоди, ты у меня ничего не получишь.Теперь принялся реветь мальчик, но его быстро успокоили и поставили в ряд. Молодая девушка делила остатки щуки, вынимала при слабом мерцающем свете острые кости и, шелестя платьем, перебегала от ребенка к ребенку, суя в открытый рот маленькие кусочки рыбы, словно птица, кормящая птенцов.А рояль между тем бренчал, и по соседству не прекращалась перебранка.— Ну, вот и все… Теперь можете играть… — сказала девушка.
1 2 3 4 5 6