О Гарриэт можно было смело сказать, что она никогда не выбросила ни одного лекарства. Из некоторых бутылочек она приняла лекарство только по одному разу, — Гарриэт была настолько опытна, что уже после первой ложки какого-нибудь снадобья говорила иногда: «Уберите это. Я знаю, что оно мне не поможет». И бутылка отправлялась на полку.
Это было ужасно. Но Гарриэт была очень терпелива. Она не покидала постели. Тем не менее аппетит сохранила прекрасный. По временам она кушала прямо-таки великолепно, и это тоже вызывало недомогания, — с желудком, должно быть, неблагополучно, её так мучили газы. Но, несмотря на всё это, Гарриэт была кротка, никогда никто не слыхал, чтобы она спорила из-за чего-нибудь с мужем, она всегда была послушной, покорной, отзывчивой женой. Она не уклонялась никогда от интимных обязанностей жены. Она всегда была к услугам своего супруга: в постели. У неё было пышное белое тело и мина святой. В ней что-то странным образом напоминало корову. Но она была очень благочестива. Может быть, это была священная корова.
Баррас посмотрел на неё словно издалека. Как он, собственно, относился к ней? Его взгляд ничего не выдавал.
— А теперь голова меньше болит?
— Да, Ричард, немножко меньше. Боль не совсем прошла, но мне лучше. После того как Кэролайн расчесала мне волосы, я велела ей налить мне немного той микстуры с валерьянкой, что прописал доктор Льюис. Я думала, это от неё мне стало легче.
— Хотел привезти тебе из Тайнкасла винограду, да забыл.
— Спасибо, Ричард. (Просто удивительно, как часто Ричард забывает о винограде. Но доброе намерение уже само по себе что-нибудь да значит.)
— Ты, конечно, побывал у Тоддов?
Что-то жёсткое едва заметно мелькнуло в лице Ричарда. Жаль, что Артур, все ещё занятый решением загадки, не мог видеть это выражение.
— Да, я был у них. Там все здоровы, Гетти ещё похорошела и всецело занята предстоящим днём рождения: ей на будущей неделе минет тринадцать. — Он замолчал и направился к дверям. — Да, знаешь, забастовка прекращена. Рабочие завтра приступают к работе.
Её маленький рот округлился в виде буквы «О». Она, словно защищаясь, прижала руку к груди, прикрытой фланелевой кофтой.
— О Ричард, как я рада! Отчего ты мне сразу не сказал? Это чудесно. Какое облегчение!
Уже открывая дверь, он остановился. Сказал:
— Я, вероятно, приду к тебе ночью. — И вышел.
— Хорошо, Ричард.
Гарриэт легла на спину, с лица её ещё не сошло выражение радостного удивления. Она достала клочок бумаги и серебряный карандаш, украшенный на конце топазом. Записала аккуратным почерком: «Не забыть сказать д-ру Льюису, что сердце сильно забилось, когда Ричард сообщил приятную весть». Она помедлила, размышляя, и подчеркнула слово «сильно». Потом взяла своё вязанье и мирно принялась вязать.
V
Было уже совсем темно, когда Армстронг и Гудспет вышли из больших белых ворот усадьбы в аллею высоких буков, которую местные жители называли «Слус-Дин» и которая переходила в Хедли-род, дорогу к городу. Некоторое время они шли молча, врозь, так как не слишком любили друг друга. Но потом Гудспет, уязвлённый резкостью, с которой хозяин его осадил, злобно проскрежетал:
— Он заставляет иной раз человека чувствовать себя перед ним каким-то мусором. Ну, и каменная же душа, дьявол его возьми! Не пойму я его. Никак не пойму.
Армстронг усмехнулся про себя в темноте. Он тайно презирал Гудспета, как человека без всякого образования, человека, который пробил себе дорогу скорее упорством, чем настоящими заслугами. Он часто раздражал, даже унижал Армстронга своей грубой прямотой и физическим превосходством; приятно было видеть его в свою очередь униженным.
— Что ты хочешь этим сказать? — переспросил он Гудспета, притворившись непонимающим.
— Да то, что ты слышишь, чёрт возьми, — отрезал Гудспет строптиво.
Армстронг заметил:
— Он знает, что делает.
— Ещё бы! Свою выгоду понимает. А мы — свою. Да ведь от этакого пощады не жди. А слышал ты, как он сказал, — Гудспет с горечью передразнил Барраса: — «Все эти напрасные, никому не нужные лишения в городе». Комедия, да и только!
— Нет, нет, — торопливо возразил Армстронг. — Это он искренно так думает.
— Да, как же, искренно, будь он проклят! Скареднее его нет человека в Слискэйле. Он теперь так и кипит злостью, что упустил договор. И вот что я тебе скажу, раз уж об этом зашла речь: я здорово рад, что с разработкой Скаппер-Флетс дело не выгорело. Я хоть и держал язык за зубами, а в душе согласен с Фенвиком насчёт этой проклятой воды.
Армстронг метнул на Гудспета быстрый неодобрительный взгляд:
— Не дело так говорить, Гудспет.
Наступила короткая пауза. Потом Гудспет, насупившись, объявил:
— Во всяком случае это ужасное место.
Армстронг ничего не ответил. Они в молчании брели вперёд по Хедли-род, затем по Каупен-стрит, мимо Террас. Когда они подошли к углу, яркий свет и гул голосов, вырвавшийся из трактира «Привет», заставили обоих обернуться. Армстронг, явно желая переменить тему, заметил:
— Сегодня трактир полон.
— Битком набит, — подтвердил Гудспет с прежней угрюмостью. — Эмур опять начал отпускать в долг. Сегодня впервые за две недели вытащил свою грифельную доску.
Не говоря больше ни слова, оба отправились вывешивать объявления.
VI
В трактире «Привет» становилось всё шумнее. Помещение было полно народу, набито до того, что можно было задохнуться в этом водовороте табачного дыма, выкриков, яркого света и пивных испарений. Берт Эмур стоял за стойкой без пиджака, а за ним на стене висела большая грифельная доска, на которой он мелом записывал, сколько выпито посетителями в долг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37