Берт был не дурак: последние две недели он, несмотря на мольбы и проклятия, отказывал всем в кредите. А сегодня, когда субботняя получка стала чем-то близким и вполне реальным, он сразу же переменил тактику. Трактир был открыт, и кредит посетителям — тоже.
— Налей-ка нам ещё, Берт, дружище!
Чарли Гоулен с силой стукнул своей кружкой о прилавок и потребовал новую круговую. Чарли не был пьян, он никогда не пьянел по-настоящему. Впитывая вино, как губка, он обливался потом, лицо у него бледнело, принимая цвет сырой телятины, но вдрызг пьяным его никогда никто не видел. Кое-кто из толпившихся вокруг него были уже сильно навеселе, а больше всех Толли Браун, старый Риди и Боксёр Лиминг. Боксёр был безобразно пьян. Этот неотёсанный, грубый малый, с красной, словно расплющенной физиономией, плоским носом и одним ухом, иссиня-белым как цветная капуста, в юности действительно был боксёром и выступал в Сент-Джемс-холле под эффектной кличкой «Чудо-мальчик из копей». Но водка и разные другие вещи погубили его. Теперь он снова работал в шахте, не был больше ни мальчиком, ни чудом. От тех доблестных золотых дней остались лишь буйный, хоть и добродушный нрав, дурные наклонности и сильно изуродованное лицо.
Чарли Гоулен, неизменный председатель на всех выпивках в трактире, снова постучал кружкой о стол. Ему не нравилось, что здесь сегодня не ощущается беззаботного веселья, и ему хотелось восстановить былой уют и дружескую атмосферу вечеров в «Привете». Он сказал:
— Со многим нам приходилось мириться за последние три месяца. А всё же, ребята, унывать не будем! Ничего не стоит та душа, которая не способна никогда разгуляться!
Его свиные глазки бегали по толпе, он ожидал обычного шумного одобрения. Но на всех лицах была угрюмая усталость. Вместо одобрения Чарли встретил взгляд Роберта Фенвика, устремлённый на него с сардоническим выражением. Роберт стоял на своём обычном месте, в самом конце у прилавка, и спокойно пил, с таким видом, словно ничто его здесь не интересовало.
Гоулен поднял кружку.
— Выпьем, Роберт, дружище! Тебе следует сегодня хорошенько промочить нутро. Ведь завтра ты порядком промокнешь снаружи.
Роберт с странной сосредоточенностью изучал лицо Гоулена, точно налитое пивом. Он сказал:
— Все мы рано или поздно очутимся в воде.
В толпе раздались крики:
— Заткни глотку, Роберт!
— Помалкивай, парень! Довольно поговорил на собрании!
— Уж мы об этом наслушались за последние три месяца!
Тень печали и утомления легла на лицо Роберта. Он отвечал на все лишь огорчённым взглядом.
— Ладно, товарищи. Делайте как знаете. Ничего больше говорить не стану.
Гоулен хитро осклабился:
— Если ты боишься спуститься в «Парадиз», ты бы так прямо и говорил.
— Заткни пасть, Гоулен, — вступился Лиминг. — Мелешь языком, как баба! Роберт со мной в одной бригаде. Он отличный забойщик и зарабатывал хорошо. Он знает проклятую шахту лучше, чем ты — собственное брюхо.
Толпа затаила дыхание, ожидая, не начнётся ли драка, и внезапно наступила тишина. Но Чарли никогда в драки не вступал. Он пьяно ухмылялся. Напряжение толпы перешло в разочарование.
В этот момент дверь трактира распахнулась. Вошёл Вилль Кинч и как-то нерешительно стал протискиваться к прилавку.
— Дай в долг кружку пива, Берт, ради бога! Иначе мне не выдержать…
Внимание толпы снова пробудилось и сосредоточилось на Вилле.
— Что такое? Что с тобой приключилось, Вилль?
Вилль откинул жидкие волосы со лба, сгрёб в руки кружку и, весь трясясь, посмотрел вокруг.
— Очень многое случилось. — Он плюнул так, словно хотел очистить рот от грязи. Затем торопливо заговорил: — С Элис моей плохо, ребята, у неё воспаление лёгких. Жена хотела сварить для неё капельку мясного бульона. Прихожу я к Ремеджу четверть часа тому назад. Ремедж сам стоит за прилавком, брюхо своё жирное выставил и стоит. «Мистер Ремедж, — говорю я самым вежливым образом, — не отпустите ли мне каких-нибудь обрезков для моей девочки, она очень больна. А деньги я отдам в субботнюю получку, обязательно отдам». — Тут губы Вилля побелели, он весь затрясся. Но стиснул зубы и, сделав над собой усилие, продолжал: — И что же вы думаете, ребята, он смерил меня глазами с головы до ног и с ног до головы. «Никаких обрезков я тебе не дам», — говорит он этими самыми словами. — «Уж будьте так добры, мистер Ремедж, — говорю я, совсем расстроенный. — Уделите нам какой-нибудь кусочек, забастовка кончена, через две недели обязательно будет получка, и я вам заплачу, как бог свят…»
…Пауза.
— Он ничего не ответил и так на меня посмотрел… Потом говорит, словно перед ним собака, а не человек: «Ничего я тебе не дам, ни косточки. Вы — позор для города, ты и тебе подобные. Бросаете работу из-за ерунды, а потом приходите попрошайничать у порядочных людей. Убирайся вон из моей лавки, пока я тебя не вышвырнул отсюда…» И я ушёл, ребята…
Во время рассказа Вилля наступила мёртвая тишина. И он окончил его среди полного молчания. Первый встрепенулся Боб Огль.
— Клянусь богом, это уж слишком! — простонал он.
Тогда вскочил полупьяный Боксёр и крикнул:
— Да, слишком! Мы этого так не оставим!
Все заговорили разом, поднялся шум. Боксёр прокладывал себе дорогу в толпе.
— Не стерплю я этого, товарищи! Сам пойду к этому ублюдку Ремеджу. Пойдём, Билль! Ты получишь для девочки самый лучший кусок, а не обрезки! — Он дружески ухватил Кинча за руку и потащил его к двери. Толпа сомкнулась вокруг них, выражая одобрение, и хлынула вслед. Трактир опустел в одно мгновение. Это было просто чудом. Никогда он не пустел так быстро при возгласе хозяина «Джентльмены, пора!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37