— Что ж, тогда поедем к господину Цецеи! — весело сказал Гергей.
Они спешились у речки и как следует вымылись. Юноша нарвал букет полевых цветов.
— Для кого это, Герге?
— Для моей жены, — улыбнулся юноша.
— Для жены?
— А это мы так называем маленькую Эву Цецеи. Ведь она будет моей женой. Мы с ней выросли вместе, потом ее отец усыновил меня. И когда бы я ни приехал к ним, они всегда говорят: «Поцелуй Эву».
— Надеюсь, ты делал это охотно?
— Еще бы! Ведь личико у нее как белая гвоздика.
— Но из этого еще не следует, что ты должен считать ее своей женой.
— Отец Балинт сказал, что Эву предназначили мне в жены. Так Цецеи и в завещании распорядился, и за дочкой он отдаст мне деревню в приданое.
— Стало быть, старый священник выдал тебе тайну.
— Нет. Он только предупредил, чтобы я был достоин своего счастья.
— А ты будешь счастлив с этой девушкой?
Юноша улыбнулся.
— Вы, учитель, как посмотрите на нее, так больше и не станете спрашивать, буду ли я счастлив с ней.
Конь Гергея загарцевал и ринулся вперед.
— Она такая девушка, такая… — сказал юноша, осадив коня, — ну, совсем как белая кошечка!
Священник, усмехнувшись, пожал плечами.
Они въехали в лесную чащу. Пришлось спешиться. Гергей пошел впереди. Он знал, что за чащобой укрывается деревушка.
Только они съехали вниз, в долину, как из домиков выбежали несколько женщин.
— Герге! Ну да, Герге приехал! — радостно восклицали они.
Гергей махал шапкой, кланяясь налево и направо.
— Добрый день, тетя Юци! Добрый день, тетя Панни!
— А господ-то нет дома! — крикнула одна из женщин.
Гергей понурился, осадил коня.
— Что вы сказали, тетушка?
— Нет их. Уехали.
— Куда же?
— В Буду.
Гергей обомлел.
— Все уехали?
Глупая детская мечта! Он надеялся, что ему ответят: «Нет, барышня осталась дома». А ведь можно было знать заранее, что скажут совсем другое.
— Конечно, все. И даже священник наш уехал с ними.
— А когда?
— После дня святого Дердя.
— Но в доме-то есть кто-нибудь?
— Турок.
Гергей, расстроенный, обернулся к священнику.
— Они уехали в Буду. Монах Дердь уже давно подарил им свой дом в Буде… Но я не понимаю, как они мне-то ничего не сказали: ведь я был здесь на масленице.
— Так где же мы пообедаем?
— Турок здесь.
— Какой турок?
— Цецеевский турок: Тулипан. Он у них здесь ведает всем… Но вот мы и у кладбища. Дозвольте мне зайти на минутку.
За домом виднелось кладбище, окруженное кустами сирени. Оно занимало не больше места, чем сама усадьба. Кругом одни лишь деревянные кресты, да и то сколоченные кое-как из не очищенных от коры веток. Имени нет ни на одном.
Юноша поручил коня слуге, а сам торопливо пошел на кладбище. Остановился у покосившегося деревянного креста, положил на могилу полевые цветы и преклонил колени.
Священник тоже сошел с коня, опустился на колени рядом с мальчиком и, подняв глаза к небу, начал громко молиться:
— Владыка живых и мертвых, воззри на нас с высот небес, упокой в селениях праведных душу доброй матери, чей тленный прах лежит здесь, пошли счастье сироте, преклонившему колени у ее могилы. Аминь!
Он прижал к себе мальчика и поцеловал.
Барский дом стоял почти напротив кладбища. Полная, румяная женщина уже распахнула ворота и, глядя на приезжих, приветливо улыбалась им.
— Добрый день, тетушка Тулипан! — сказал ей Гергей. — А где же ваш муж?
Ведь открывать ворота входило в обязанности Тулипана.
— Он пьян, — ответила женщина, стыдясь и досадуя.
— Правда пьян?
— Он вечно пьян. Куда ни спрячь ключ от погреба, все равно найдет. Нынче положила под валек — и там нашел.
— А вы бы, тетушка Тулипан, не прятали ключ. Пил бы он вволю — так столько бы не пил.
— Какое там! Ведь он пьет без удержу. Пьет и пьет, а работать не хочет, проклятый!
И в самом деле, на циновке под тутовым деревом сидел смуглый человек в крестьянской одежде. Около него стоял зеленый обливной кувшин с вином. Пьянчуга не допился еще до того, чтобы у него можно было отнять кувшин. Угощал он вином и сынишку — шестилетнего босоногого мальчика, такого же черноглазого, как и отец. Только у Тулипана глаза всегда словно улыбались каким-то тайным проказам.
Это был тот самый турок, которого Цецеи помиловал, услышав, что он умеет играть в шахматы. Впоследствии, правда, выяснилось, что играть с Тулипаном нет смысла, но для работы по дому он пригодился. Особенно хорошо умел он стряпать, ибо отец его служил поваром у какого-то паши. Женщинам турок полюбился за то, что научил их готовить плов, береки и варить шербет. Они частенько шутили и дурачились с ним. А Цецеи турок полюбился за то, что вырезал ему деревянную руку, да еще такую, у которой были и пальцы. Натяни на нее перчатку — и никто не скажет, что рука деревянная. Приладив эту руку, старик прежде всего попытался стрелять из лука. Он велел притащить с чердака огромный лук, и ему удалось деревянной рукой натянуть тетиву. Тогда он назначил турка своим слугой.
Как раз в ту пору у одной молодицы погиб муж. Турок сдружился с нею, потом взял в жены, предварительно, конечно, крестившись. И стал Тулипан таким добрым венгром, будто и родился на венгерской земле.
Увидев Гергея и священника, он встал и по-турецки скрестил руки на груди. Попытался даже поклониться. Но, побоявшись, что вместо поклона свалится и расквасит себе нос, он в знак почтения лишь покачнулся.
— Эх, Тулипан, — укоризненно сказал Гергей, — все пьешь и пьешь?
— Моя пить должен, — ответил Тулипан серьезно, и только в глазах у него блеснул лукавый огонек. — Ой, двадцать пять лет турок быть — и не пить! Такой горе надо запить!
— Но если ты пьян, так кто же нам сварит обед?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26