Итак, когда вы прибыли в Таллин?
- Утром. В девять с чем-то, не помню...
- Так! - с глубоким удовлетворением произнес майор. - Так! Молодец, Алныкин!
Вы встали на верный путь признания. Что делали, с кем встречались?
- Ни с кем. Просто ходил по городу. В девятнадцать ноль-ноль был на буксире.
Майор задумчиво вопрошал о чем-то потолок, приложив указательный палец к
выемке в подбородке. Голос его подобрел до медоточивости, свирепенькие глаза
вдруг стали теплыми, дружескими, всепрощающими.
- И с буксира - ни шагу, да? - Майор на цыпочках приблизился к Алныкину и
наклонился к нему: - И сидели смирнехонько, не сходя на берег, до самого
отхода, то есть до половины двенадцатого, а?.. Ну, подтвердите это, мой юный
друг, и мы вас отпустим... Ну?
- Нет, не сидел, - после долгой паузы сказал Алныкин, преодолев сильный
соблазн и вспомнив к тому же, что о женщинах в кают-компании буксира знают
пограничники. - Примерно в половине девятого вечера я ушел в город... В
шапке, - добавил он, сразу же поняв, что опять дал маху.
Но, кажется, майор не заметил оплошности. Он отскочил от Алныкина, испытывая
и ужас, и радость, и облегчение.
- Фу!.. Наконец-то все ясно! Значит, это все-таки вы. Вы! Это вас, не
отпирайтесь, видели на улице Пикк в десять вечера! Это вы, угрожая советской
женщине пистолетом...
- Откуда у меня мог быть пистолет?
- Вот именно - откуда? - самого себя спросил майор. - Личное оружие выдается
на руки только офицерам Порккала-Удда! Только им!
- Выходит, что я в отпуск отправился с пистолетом?
Ничуть не сбитый с толку, майор хитренько посматривал на Алныкина.
Прищелкнул, очень довольный, пальцами.
- Хорошо подготовились, Алныкин, но и мы не лыком шиты... Ваши слова
убеждают меня в том, что преступление задумано вами еще в Ленинграде, там вы
разменяли выданные вам на отпуск деньги и в Таллин привезли
пятидесятирублевые купюры, о номерах купюр мы уже запросили госбанк,
распространялись купюры только в Ленинграде, вы, таким образом, стали
отводить от себя подозрения. Ничего не скажешь, операция задумана
масштабная, ставящая своей целью как дискредитацию офицерского звания, так и
подрыв интернациональной дружбы между народами СССР. И подготовка этой
операции, как и сама операция, проведены блестяще. У "Глории" вечером
тринадцатого марта вы нашли сообщников из числа офицеров Порккала-Удда,
взяли у них пистолет, договорились о подмене имен и головных уборов... Не
выйдет, Алныкин! Вы разоблачены! - выкрикивал майор, ходя по кругу, в центре
которого сидел изловленный им преступник. - Сознайтесь - и участь ваша будет
облегчена, вы отделаетесь дисциплинарным взысканием. Не сознаетесь - вас
уличат в преступлении сегодня, когда стемнеет. Мы привезем из больницы
потерпевшую и проведем следственный эксперимент в присутствии понятых, для
чего возбудим уголовное дело... Ну?
Алныкин молчал и гадал: майор - пьяный или сумасшедший? Не вынимая рук из
карманов и глядя на штатского, сказал, что действительно был на улице Пикк,
но всего несколько минут, а затем пошел к гарнизонному Дому офицеров за
папиросами, и папиросы помогла ему купить какая-то школьница, она может
подтвердить, где он был около 22.00. Это единственное, в чем он может
сознаться.
Штатский, внимательно слушавший его, вновь сделал знак - и майором было
сказано Алныкину: сидеть в коридоре и ждать, до начала следственного
эксперимента с опознанием еще часа полтора, никуда не отлучаться, камера в
крепости ему в любом случае обеспечена.
В дверях Алныкин столкнулся со спешащим на допрос старшим лейтенантом и,
вырвав из кармана руки, сплел за спиной пальцы, расхаживал по коридору,
порываясь бежать из комендатуры без оглядки - туда, в Порккала-Удд, в мир и
покой бухты Западная Драгэ, в каюту, где помощник строчит двадцать четвертую
главу воспоминаний, зажатый тисками полового голода. Интересно, как описал
бы он процедуру опознания?
Именно о процедуре говорилось за дверью, и Алныкин не мог не позавидовать
старшему лейтенанту, нахрапистому и языкастому. Голос его гремел, заглушая
повизгивания майора, уличенного в нарушении юридических норм и несоблюдении
правил социалистического общежития. "Я, - с напором настаивал старший
лейтенант, - не против следственного эксперимента, надо лишь продумать его
санитарно-гигиенические, морально-этические и политические аспекты. Так,
предполагаемое вещественное доказательство принадлежит не только ему, но в
некотором роде является табельным имуществом, и обращаться с ним надо в
соответствии со статьями Корабельного устава. Во-вторых, - продолжал старший
лейтенант, чье красноречие явно превосходило полупьяную болтовню майора, -
во-вторых, изучена ли в морально-политическом отношении гражданка эстонской
национальности, не просматривается ли в ее действиях дискредитация
Военно-морских сил СССР и стремление изучить кадровый состав флота? Не
выполняет ли она задание американской разведки, и не следует ли поэтому -
исключительно в целях дезинформации - заменить старуху особой значительно
помоложе?"
Алныкину стало весело... Он сел, с наслаждением вытянул ноги, внимая голосам
за дверью. Майор, кажется, был уже сломлен, молчал, зато раздался голос
штатского, тот спросил, где старший лейтенант был поздним вечером 13 марта.
Ответ последовал немедленно:
- Тринадцатого марта пятьдесят третьего года с двадцати одного ноль-ноль до
полуночи я безотлучно находился в квартире начальника Политуправления флота!
Свидетели: сам начальник Политуправления, его дочь, то есть моя невеста,
супруга начальника Политуправления Екатерина Леонидовна и командующий
Восьмым флотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33