Так и отстоял он учителя. Бандиты уговаривали, уговаривали его да и плюнули: «Уметывайтесь живо!»
Теперь Вадимка поверил, что Алексей Спиридонович, видно, не робкого десятка человек. Он не сводил с него глаз, когда председатель вошёл к ним в курень.
— Гость на гость! — поднялась ему навстречу Вадимкина мать.
— Милости просим, — поднялся и Алёшин.
— Здорово дневали, граждане, — как всегда не спеша ответил председатель. — Да я, Василь, заходил к тебе, сказали, что ты пошёл сюда.
— Зачем это я понадобился советской власти?
Все уселись.
— Да видишь ли… советская власть хочет, чтобы ты жив остался.
— Что такое?
— Да как тебе сказать… Стал я прикидывать, что же будет дальше после твоей беды? И вот что у меня получается. Как теперь должен рассуждать твой дорогой дружок Яков?
— Был дорог, стал ворог!
— Знаю, потому-то и пришёл… Рассуждать он должен так: ежели он убил у тебя отца, значит, ты без последствий этого оставить не можешь. А раз не можешь, значит, ему теперь домой наведываться уже нельзя — ты же живёшь почти рядом! У него теперь выход один — убить тебя. Ты же его знаешь! Начинаю прикидывать насчёт тебя. Каждую ночь жди — вот-вот нагрянут. Да не один Яков, а целая банда. А ты безоружный! Моя тебе команда: пока косовица не накрыла, езжай-ка ты в станицу да приставай к отряду по борьбе с бандитизмом. Гоняться в одиночку да за каждым бандитом в отдельности — дело гиблое. Надо это делать как подобает… А поспеет хлеб, приедешь домой. Так тогда ж ты явишься с винтовкой как боец отряда… Будет нас тогда двое вооружённых на хуторе. Раз пришло время самоопределяться, значит, придётся вместе самообороняться, казак Алёшин.
— Да-а-а, пришёл домой, а тут вон какие дела… А ты же держал нейтралитет?.. А теперь рассуждаешь, как заправский председатель советской власти. С чего бы это, Алексей Спиридонович?
— На это я тебе, Василь, вот что скажу — пришло, брат, время самоопределяться. Жизнь того требует. Теперь нам остаётся выбирать — или ты друг советской власти, или ты недруг. Гражданская война показала, что нашему брату надо устанавливать с красными мир. Казаки теперь так и сделали. Сделали, да не все. Кое-кто в лес ушёл. Недавно в лесу у них появился полковник Мальцев… К своим лугано-митякинцам добрался. Теперь дело пошло по-другому. Раньше, когда бандитским отрядом командовал Роман Попов, они стреляли только коммунистов. Своего брата казака они не трогали… А с приходом Мальцева стали стрелять всех, кто в дружбе с советской властью. Никому пощады не дают!.. А что нам с тобою теперь прикажешь делать? Насколько я понимаю, жизнь нам прямо указует — вам, гражданин Кудинов да гражданин Алёшин, надо не в лес уходить, а воевать с лесом придётся… А ты как думаешь?
— В этом вся и штука, — вздохнул Василь. — Что ж тут думать? Подаваться-то и впрямь больше некуда… А в отряд-то меня возьмут? Я ведь только что из отступа!
— Таких, как ты, в отряде уже много. Думаешь, тебе одному податься больше некуда? Идёт, брат, перестроение казачьих рядов. Прямо, что называется, жарь рысью, арш, арш! Вот и всё доказательство, гражданин Алёшин, — развёл руками председатель.
— Слухаю, слухаю вас, казаки, который год слухаю, а вы все одно и то же, — сказала Мария Андреевна. — Ждём: вот-вот кончится, вот-вот кончится это смертоубийство… А ему ни конца, ни краю. Господи! И когда же этому конец!
Такие слова Вадимка слышал не впервые, они звучали не раз, когда он шёл от Новороссийска до дому. Говорили чаще всего женщины. Это был единый женский вздох по всей земле, по которой пришлось пройти Вадимке. Сколько он себя помнит, и его мать все ждёт мира. Сегодня Вадимка внимательно вслушивался в разговор двух бывалых казаков. Ему было очень жалко дядю Василя. Все, о чём тут говорилось — совсем не то, чего ждал теперь от жизни дядя Василь. Вадимка хорошо знал, как истосковался этот человек по работе, а ему приходится опять брать винтовку. Значит, и ему, Вадимке, придётся расставаться с мечтой о людской доброте. Какая уж тут доброта, когда люди стреляют друг в друга!
— Что поделаешь, Андревна, — отвечал председатель. — Хочешь одного, а глядишь, жизнь рассудила по-другому… Вам, бабам, надоело, а нам? Обрыдло хуже горькой редьки… Ну так вот, Василь, за этим я к тебе и приходил. Дуй в станицу, а то можно опоздать… И добрый тебе час!
— А как же ты? Один на хуторе. Гости ведь и к тебе могут нагрянуть.
— А что я? Я — власть на местах. Мой окоп не где-нибудь, а тут. Трудновато мне, конечно, будет, но что делать? Видно, придётся тряхнуть стариной… Ты думаешь, мне четыре Георгия повесили за то, что я умел лезть на рожон? Не-ет! На войне нужно стратегию и тактику иметь. А они гласят: выиграть бой — не самое главное, куда важнее выиграть войну… Ежели налетит весь ихний отряд, бой мне принимать нельзя, уйду в укрытие. Но я, брат, не сдамся, победа на хуторе всё равно будет моя… Словом, был нейтрал, да черт украл. И помаленьку буду собирать и у нас отряд против банды, — сказал он, вставая.
Василий Алёшин ночью уехал в станицу, а перед уходом объявил «приказ по гарнизону» — его двор и двор Марьи Андреевны косовицу должны проводить в супряге. Один двор, рассуждал он, — это сила «кот наплакал», два двора — сила «кобель начихал», а значит, уже побольше будет. Тягло было только у Алёшиных — пара быков да конь, не густо и с рабочей силой: у Марьи Андреевны — она сама да Вадимка, а у Анны Ивановны — жены Василия — она сама да дочь Настя, Вадимкина ровесница. В приказе были пункты, касавшиеся специально Вадимки.
— Остаёшься ты один казак на два двора, остальные все бабы. Тебе, как старшему по команде, придётся за все отвечать… Я проверил — все в исправности, косилки тоже на ходу, только и у вашей и у нашей нет запасных косогонов — есть только сломанные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41