Я осторожно скользнул пальцами по синякам. Соланж церемонным жестом протянула мне пижаму и тапочки. Себе она приготовила рядом кресло-кровать и сказала:
— Я буду дежурить у твоей постели, если ты хочешь.
— Да, мои кошмары надо охранять, — пошутил я.
— Спи, ковбой.
Мой мозг лихорадочно работал, я обдумывал все то, что сказал мне Мишель. Его вопросы были мне понятны. Но кто же так отделал мое тело, что оно походило на географическую карту? Кто убил сыщика и оставил его визитную карточку у меня в кармане? Кто эта Барбара? И где же я находился эти три недели?
Я пытался прогнать от себя мысль, что я — убийца Брессона. Здесь я был спокоен. Все знали меня как интеллигентного человека и добропорядочного гражданина. Я никогда не смог бы стать убийцей.
Почему убили Брессона? Как меня нашли? Или убил его я и не хотел, чтобы меня обнаружили? Сплошные загадки.
Необходимо все вспомнить. Быстро, немедленно... Все вспомнить. Вдруг я услышал громкий зуммер. Звон пропал, потом возник снова с тревожной силой. Я рывком приподнялся. Сердце сильно билось. Удары отдавались в голове. Соланж была уже на ногах и надевала тапочки.
— Симон... Я боюсь. Кто-то хочет войти.
Перезвон продолжал раздаваться по комнатам. Я отыскал длинную трость со свинцовым набалдашником и сжал ее в руке.
— Не спускайся, — прошептала она. — Вдруг у них оружие.
Я осторожно дрожащей рукой зажег бра у двери и услышал отдаленный звук шагов на дорожке в саду. Я бросился к окну и, отодвинув занавеску, увидел каких-то двух субъектов, которые перелезли через низкий бордюр и скрылись из поля зрения.
Когда тревога наконец улеглась, я услышал отъезжающий автомобиль. Спустившись вниз, где находился гараж, мастерская и зимний сад, я заметил, что дверь зимнего сада повреждена возле щеколды, отчего и сработала сигнализация. Трезвон, видимо, напугал преступников. Эта система тревоги была изобретена мной и четко сработала.
В центре Парижа, в спокойном квартале Ванв, на проспекте Вольтера расположились комфортабельные домики буржуа, окруженные красивыми садиками. Один из таких домиков и принадлежал мне. И вдруг такой шум и трезвон. Это наверняка оскорбило и возмутило бы моих покойных родителей. Может быть, и хорошо, что и я и Соланж — сироты.
Я поднялся наверх. Соланж была мертвенно-бледной, но голос ее прозвучал спокойно:
— Ну, что там?
— Все в порядке, просто в зимнем саду отлетел кусок стекла и сработала сигнализация. Ведь она у нас безотказная.
Но Соланж поняла, что так просто стекло не отлетело.
— Послушай, они наверняка знали, кто хозяин дома, в который хотели проникнуть.
— Похоже, что так. Слишком уж невероятное совпадение, что за два года, как я смонтировал сигнализацию, к нам бы полезли какие-то случайные бандиты именно в тот день, когда я вернулся после моего трехнедельного исчезновения.
— Да, но что они искали?
— Они искали меня. Я мог быть свидетелем убийства Брессона.
— Позвонить в полицию?
— Попытка проникнуть в дом незаметно им не удалась, и они ушли. Нет, не надо звонить в полицию. Я не хочу привлекать к себе ее внимание, пока не выясню, где я находился эти три недели.
— Ты чего-то боишься?
— Конечно. Вообрази, я являюсь домой избитый, в кармане у меня визитная карточка человека, убитого в то самое время, когда он занимается моими розысками. А я ничего не помню.
— Да, это, конечно, ужасно. Ну и что ты собираешься делать?
— Немного подождать. Посмотрим, может, ко мне вернется память. Мишель сказал, что это возможно.
Я погасил свет. Темнота, окружавшая меня, была также и в моем мозгу. Я чувствовал себя ослабшим и расстроенным. В трех шагах от меня лежала Соланж, притворяясь, что спит. Но вскоре она не выдержала и сказала:
— Я чувствую себя, как ребенок из баллады Вийона... Ребенок, который кричит в ночи, ребенок, просящий света, его бросили в страшном лесу, он боится...
Я услышал шорох одежды. Она приблизилась, и ее голос задрожал от волнения:
— Ты не один, Сим... Я твоя жена навсегда, дорогой мой.
Милые радости, ради них стоило жить...
Я погрузился в глубокий сон и проснулся наутро полный бодрости. Пришел Мишель и обследовал мои синяки и кровоподтеки. Он определил, что эти синяки минимум пятнадцатидневной давности, переломов никаких нет. Он нашел меня вполне здоровым, но приказал оставаться в постели до его следующего визита. Кузен сказал, что так будет лучше. После того как он ушел, появилась Соланж. Ее лицо было ласковым, и я любил ее все больше и больше.
— Ты рассказал ему о ночном происшествии, Сим?
— Нет, дорогая, он же врач, а не стекольщик.
— Что ты делаешь?
— Что видишь. Поднимаюсь.
— Мишель же тебе это запретил.
— У врачей просто какая-то мания, им бы весь белый свет уложить в постель. Я себя превосходно чувствую.
Она не стала спорить и отправилась готовить завтрак. Когда я вошел на кухню, радио передавало песенку чувствительного Сальваторе Адамо:
"В первый раз я тебя обнимаю
И думаю, ты — мой кумир.
И только тогда понимаю,
Что наше будущее — как розы цветок ".
Мне стало неприятно от этого слащавого пустословия.
— Не успел я подняться, как ты заставляешь меня слушать эту пошлость. Я уже ее наслушался.
Соланж выключила транзистор.
— Где ты это слышал раньше?
— Не знаю. У меня эта мелодия сидит в башке, я даже сегодня насвистывал ее, когда брился. Как она называется?
— "В первый раз..." Она вышла в эфир всего десять дней назад.
— Ты хочешь сказать, что ее еще не существовало первого ноября?
— Нет. Пластинка только что вышла.
— Ну и ну... Я пропадаю, а тут выходят модные диски. Мы сели завтракать. После чего Соланж спросила меня:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26