А на сто двенадцатом километре — речной порт, связанный каналами с западным и восточным побережьем Ньюкомба. Не говоря уже о том, что шоссе приводило в конце концов к городу Орлуану, второму по величине после Нью, от которого расходились веером еще с десяток дорог в разных направлениях… И все же, повинуясь интуиции, Гард вызвал дежурного полицейского управления:
— Говорит семнадцатый. Срочно доложите расписание ближайших пассажирских рейсов с аэродрома Ньюпорт-6.
— Минуту, комиссар… Будете записывать или так?
— Валяйте так, — улыбнулся Гард.
— В пятнадцать ноль семь — Париж, прямой. В пятнадцать сорок — Аддис-Абеба, транзит. В шестнадцать десять — остров Холостяков, внутренний. В шестнадцать пятьдесят — межконтинентальный, Токио…
— Пока хватит, — прервал Гард. Потом взглянул на часы. Они показывали три дня. Самолет в Париж улетал через семь минут. Стало быть… — Забронируйте мне на каждый рейс, кроме парижского, по два…
— Что-о-о?! — встрепенулся Честер.
— По три билета. И можете спать дальше.
— Благодарю, комиссар, — ответил дежурный.
На сто втором километре вся кавалькада по очереди обошла «норд-вест», который сначала пытался соперничать, но скоро сдался. Таратура, не удержавшись, показал усатому кулак, за что получил в ответ традиционный шоферский жест, означающий «сам болван»: усатый повертел у виска указательным пальцем. Таратура позеленел…
Миновали речной порт, далеко позади осталась вертолетная станция. «Аэродром или Орлуан?» — думал Гард. За пять километров до поворота он вызвал «четверку».
— Обходите всех и дуйте вперед, — сказал комиссар. — Пойдете на Орлуан. В случае чего будете ведущим.
К зданию аэровокзала машины подъехали одна за другой, через пять секунд каждая, как подъезжают дипломаты на прием к дворцу президента. Первой остановилась машина Мердока, ей в затылок — черный «мерседес», а следом за ним, совсем уже вплотную, поставил «ягуара» Таратура.
Дверцы открылись почти одновременно.
Нет, допрос никогда не был стихией комиссара Гарда! Он умел думать, строить логические схемы, делать выводы там, где другие не находили для них даже повода, предугадывать поступки людей и безошибочно определять по характеру поступков их исполнителей. Гард мог, наконец, организовать прекрасную ловушку, точно расставив посты и разыграв, как по нотам, варианты, один из которых непременно сбывался. Выследить преступника, взять его, получить в руки вещественные доказательства — всему этому можно было поучиться у комиссара Гарда. Но вот допрос…
С женщинами он просто терялся, не умея разговаривать с существами, не признающими логики. С мужчинами Гард чувствовал себя много уверенней, но, если и мужчины тупо молчали, обнаруживая неспособность или нежелание логически мыслить, он поднимал руки кверху и говорил, что в этих случаях может помочь только комиссар Вутс со своими молодчиками.
Дело в том, что единственным методом, которым комиссар Гард пользовался во время допроса, был метод убеждений. «Мой жанр — разговорный!» — шутил он в кругу друзей. Выжимать показания, а тем более выбивать их Гард не желал, не умел, никогда этому не учился и не мыслил себе даже как исключение в самых безвыходных ситуациях. Альфред-дав-Купер, учитель Гарда и великий детектив, тоже признавал только те показания, которые были получены, как говорил он, «на основе взаимности».
Вот почему допрос всегда был стихией комиссара Вутса, и вот почему комиссар Вутс за какие-то пять лет сделал совершенно феерическую карьеру, поднявшись (или опустившись?) от вышибалы заведения «Милости просим на два часа!» до полицейского комиссара, имея к тому же перспективу, которая не снилась Гарду.
Сидя сейчас перед тремя преступниками, хранящими упорное молчание. Гард лихорадочно размышлял, что ему делать. Ясно было одно: операцию следует завершить ювелирно тонко, так, чтобы не осталось даже шрама. Никакие графики не должны быть смещены, ничто не должно быть остановлено или отложено. Самолет, из-за которого «бьюик» кружил по городу, убивая время, обязан подняться точно по расписанию, хотя неизвестно было, какой это самолет…
Их взяли в лифте — молниеносно, без посторонних глаз, что называется, с ходу. Спящую Рони Фишер — ей, очевидно, они вкололи изрядную дозу снотворного — инспектор Мердок незаметно перенес в машину к «седьмому» и оставил там под наблюдением помощника. Поднявшись в лифте на самый верхний, двенадцатый этаж аэровокзала, считающийся служебным, Гард без подробных объяснений занял пустую комнату, отделавшись от дежурного лаконичным: «Мне необходимо!» — и показав ему жетон на лацкане пиджака.
Честер остался внизу и прогуливался вблизи черного «мерседеса», пока к нему не спустился Таратура. Они вместе внимательно обследовали машину, но ничего существенного не нашли, если не считать трех ампул из-под морфинила, шприца, оберток от шоколадных конфет и небольшого странного свертка, в котором лежали два полотенца.
Затем Таратура вернулся к Гарду.
В первые пять минут удалось выяснить, что молчаливая троица располагает документами на имя Роберта Сболла, Юджина Харри и Ли Кнехта; бумаги, разумеется, могли быть липовыми. В списках пассажиров, направляющихся в Аддис-Абебу, на остров Холостяков и в Токио, эти фамилии не значились, что тоже еще ни о чем не говорило, поскольку продажа билетов осуществлялась без предъявления документов.
Было три часа тридцать минут дня. Пассажиры потихоньку подтягивались к желто-синему автобусу, который должен был доставить их к приземистому четырехтурбинному «Конкорду», идущему через десять минут рейсом в Аддис-Абебу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68