Понятия всеобщего
письма могут читаться лишь при условии того, что они выносятся, сдви-
гаются за пределы альтернатив симметрии, которой они, однако, кажутся
охваченными и в которой они известным образом должны по-прежнему
удерживаться. Стратегия [суверенного письма] играет на этом захвате и
этом выносе за пределы. Например, если учесть этот комментарий
бессмыслицы, тогда то, что указывает на себя в замкнутом пространстве
метафизики как на нестоимость, в то же время отсылает по ту сторону
оппозиции стоимости и нестоимости, по ту сторону самого понятия
стоимости, так же как и понятия смысла. То, что указывает на себя как
на мистическое, чтобы потрясти безопасность дискурсивного знания, в то
же время отсылает по ту сторону оппозиции мистического и
рационального13. (...) То, что указывает на себя как на внутренний
опыт, не является внутренним опытом, потому что не соотносится ни с
каким присутствием, ни с какой полнотой, но лишь с тем невозможным,
которое он "испытывает" в пытке. Прежде всего, опыт этот не является
внутренним: если он и кажется таковым благодаря тому, что не
соотносится ни с чем другим, ни с каким вовне, иначе как на манер
неотношения, тайны и разрыва, то в то же время он весь целиком
выставлен - для пытки: нагой, открытый внешности, лишенный запаса или
внутреннего сознания, глубоко поверхностный.
Под эту схему можно было бы подвести все понятия всеобщего письма
(понятия науки, материализма, бессознательного и т.д.). Предикаты
здесь не для того, чтобы хотеть-сказать, высказать или обозначить
нечто, но для того, чтобы заставить смысл скользить, чтобы изобличить
его или от него отклониться. Это письмо не обязательно производит
какие-то новые понятийные единицы. Его понятия не обязательно
отличаются от классических понятий какими-то маркированными чертами в
форме существенных предикатов: отличаются они различиями в силе,
высоте и т.д., которые сами квалифицируются таким образом лишь
метафорически. Традиционные имена сохраняются, но поражаются
различиями между высшим и низшим, архаическим и классическим14 и т.д.
____________________
13 Чтобы определить тот пункт, в котором он расходится с Гегелем и
Кожевым, Батай уточняет, что им понимается под "сознательным
мистицизмом", стоящим "по ту сторону классического мистицизма":
"Атеистический мистик, сознающий себя, сознающий, что он должен
умереть и исчезнуть, станет жить, по словам Гегеля, относящимся,
очевидно, к нему самому, в "абсолютной разорванности"; но для того
речь идет лишь о каком-то периоде: в противоположность Гегелю, он не
вышел бы оттуда - "глядя Негативу в лицо", он никогда не может
переложить его в Бытие, отказывается делать это и удерживается в
двусмысленности" ("Hegel, la mort et la sacrifice").
14 Здесь вновь различие важнее содержания терминов. И эти две серии
оппозиций (высшее : низшее, архаическое : классическое) нам следует
связать с той, что мы видели выше, говоря о поэтике (суверенное
неподчинение : помещение : подчинение). (...) Различие между высшим и
Это единственный способ отметить внутри дискурса то, что отделяет
дискурс от его избытка (l'excedent).
Однако письмо, в котором действуют эти стратагемы, не состоит в
подчинении понятийных моментов тотальности какой-нибудь системы, в
которой они под конец обрели бы смысл. Речь не идет о подчинении
скольжений, различий дискурса и игры синтаксиса целостности какого-то
предвосхищенного дискурса. Совсем напротив. Если для надлежащего
чтения понятий всеобщей экономии игра различий совершенно необходима,
если каждое понятие должно быть заново вписано в закон его
собственного скольжения и соотнесено с суверенной операцией, мы, тем
не менее, не должны превращать эти требования в подчиненный момент
какой-то структуры. Именно между этими двумя рифами и надлежит
провести чтение Батая. Оно не должно изолировать понятия, как если бы
те были своим собственным контекстом, как если бы мы могли непо-
средственно услышать в их содержании, что хотят сказать такие слова,
как "опыт", "внутренний", "мистический", "труд", "материальный",
"суверенный" и т.д. Ошибка здесь состояла бы в том, что за
непосредственность чтения принималась бы слепота к традиционной
культуре, которая сама хотела бы выдать себя за естественную стихию
дискурса. Но и наоборот, мы не должны подчинять внимание к контексту и
различия в обозначении какой-то системе смысла, допускающей или
обещающей абсолютное формальное господство. Это означало бы изгладить
исступление бессмыслицы и отпасть в замкнутое пространство знания:
означало бы опять же не читать Батая. (...) Суверенная операция
подвешивает также и такое подчинение, которое выступает в форме
непосредственности. Чтобы понять, что и в этом случае она, тем не
менее, не включается в труд и в феноменологию, нам надлежит выйти из
философского логоса и помыслить немыслимое. Как осуществить
трансгрессию одновременно и опосредованного, и непосредственного? Как
выйти за пределы "подчинения" смыслу (философского) логоса в его
тотальности? Может быть - с помощью высшего письма: "Я пишу, чтобы
аннулировать в себе самом игру подчиненных операций (это, в общем и
целом, излишне)" (MM). Всего лишь может быть, и "это, в общем и целом,
излишне", потому что письмо это не должно обнадеживать нас ни в чем,
оно не дает нам никакой достоверности, никакого результата, никакой
выгоды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16