На самом Енгибаряне белая судейская рубашка заметно потемнела.
Агеев тоже нанес сильный удар, кажется только не по правилам, – мастер спорта, бывший чемпион Москвы Николай Старов, фотографировавший возле самых канатов ринга, оторвался от своей камеры и выразительно взглянул на судью – и опять Енгибарян сделал вид, что ничего предосудительного не заметил. Может быть, догадываясь о тяжелейшем физическом состоянии Агеева, поверил, что он нарушил правила непреднамеренно.
Очень допускаю, что специалистов рассмешат или рассердят мои доводы. Я спрашивал Енгибаряна потом: прав ли был в предположениях? Но он в ответ лишь хитро улыбнулся: «Ох уж эти мне журналисты…»
А я вас предупреждал, что в этой истории от начала и до конца субъективен…
И вообще-то не верю, что большой спорт возможен вне субъективного восприятия. В конце концов, к беспристрастности приходить надо в мучениях, переживая те или иные варианты, вдумываясь в нюансы, а не бюрократически следовать очевидному на первый взгляд, и причем не на свой собственный взгляд…
Почему не разрешить выдающемуся спортсмену, знающему бокс во всех тонкостях, «лепить» бой на ринге из естественного человеческого материала, руководствуясь и психологией, а не одними только правилами, изобретенными такими же людьми и содержащими в себе известные условности?
…Как только объявили победителем Агеева, я вскочил с места и бросился за кулисы поздравлять его. Он стоял, тесно окруженный, как-то недовольно или нервно возбужденный. «Выиграл первый и третий», – сказал я зачем-то. «Ну точно, – с резким вызовом подтвердил он, – первый и третий». Окружившие его сейчас тоже в этом не сомневались. И Коньков согласился: «Первый и третий». Но видел я за кулисами и недовольных судейским решением, не считавших, что были у Агеева преимущества в концовке. Правда, олимпийский чемпион Сафронов тоже сказал, что Агеев точно выиграл. Но на того, уже пережившего лучшие годы славы, кто-то из заслуженных мастеров цыкнул: «Ты, Володя, третий раунд, наверное, проспал…» Я бы мог, конечно, еще какие-то примеры контрастных разногласий подобрать, но привел только то, что непосредственнее запало в память. К этому бою и к другой обстановке неожиданно обратились: я рассказывал про соревнования футболистам «Торпедо» на их даче в Мячково, а на огонек зашел руководивший по соседству детским спортивным лагерем известный судья бокса Анатолий Червоненко, впоследствии работавший на Кубе и тренировавший олимпийского чемпиона Теофило Стивенсона. Но для футболистов он тогда, видимо, авторитетной фигурой не был, и к его словам о преимуществе засуженного Бориса Лагутина никто, кроме меня, не прислушивался. А у меня сразу упало настроение – у специально занимающихся боксом людей Агеев «проходил» неизменно с оговорками: здорово, конечно, но… Тот же Владимир Сафронов поначалу и вовсе Агеева не принимал – считал раздутой фигурой.
Виктору надо еще было доказывать, а он то ли не понимал этого, то ли не хотел понимать…
Но когда я хвалил его в печати сдержанно, он и в самом разгаре своей популярности не обижался. Люди из его окружения, те обижались за него, упрекали меня, как плохого товарища…
Пересказывать оставшиеся в турнире бои Агеева малоинтересно. Он их провел не слишком выразительно, но и сильных раздражителей ие было – так что, кажется, я мог их и забыть. Я полагаюсь здесь на отбор, самопроизвольно происходящий в памяти, а не на поднятые подшивки, даже со своими отчетами…
Он стал в четвертый и в последний раз первой перчаткой страны.
Осенью он впервые потерпел поражение на международном ринге – на Спартакиаде дружественных армий. Это, разумеется, воспринималось случайностью, хотя тот самый Юрий Соколов, который секундировал ему в поединке с Лагутиным, и заметил, что талант талантом, а тренировочный труд ничем не заменишь.
Что же – дежурный и, в общем, приятный для критикуемого упрек: мол, работай больше, тренируйся – и все опять будет в порядке.
Но Агеев обычно тренировался неистово: спарринг-партнеров не жалел. И если не готов был к работе физически, сразу же изобретал какой-нибудь остроумный ход – типа хода конем.
По-моему, дело, однако, было не в лени, а в душевной амортизации. И поражение, как ни странно, освобождало его от груза непобедимости, который он с напряжением нес в последние сезоны, – исхожу из своего понимания его характера и манеры.
Он, по-моему, устал балансировать на бритвенном лезвии своей манеры. Риск требовал вдохновения, свежести порыва, с годами реже повторявшегося на ринге.
Вдохновение к нему все чаще приходило вне ринга, вне бокса, что успеху в спорте редко способствует.
Многим, и мне в первую очередь, импонировало молодечество, размах натуры Агеева.
Но теперь думаю: не отнимала ли бравада и суперменство в быту сил и нервов, пригодившихся бы потом на ринге? Как-то желая поразить нас, он – в мгновение на это решившись – взобрался на четвертый этаж по водосточной трубе, а потом признался, что боится высоты и голова у него закружилась где-то на уровне второго этажа. Но долез же…
Почему было и не понадеяться, что при всем головокружении от успехов в спорте он все-таки доберется, добьется самых высоких целей.
Когда через тринадцать лет мне захотелось, вернее, когда появилась возможность написать о нем снова – в плане воспоминаний о молодости, – то вспомнился эпизод, который вроде и не должен был бы застрять в памяти. Ну а если уж застрял, то припомнился по неожиданной ассоциации.
Читал я такой рассказ у самого Юрия Власова или кто-то мне его пересказывал – вот этого не помню (странности памяти).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79