Время от времени Цезарь прикладывался к бутылке и по-стариковски заглядывался на молоденьких девушек. У него в ресторане он работал или при кухне, или за стойкой, что давало ему возможность удовлетворить обе эти прихоти. К тому же одной рукой он умудрялся делать больше, чем большинство мужчин — двумя.
Наконец из дома вышел Герман. Ричард принес пиво, они уселись в тени отцветшего багряника.
— Ну, что с ней?
— Не знаю. Она меня озадачивает.
— То есть?
— Ведет себя в общем-то послушно. Но иметь дело со мною не хочет. От потрясения она уже оправилась, решила сказать мне спасибо и отправить восвояси до того, как я ее осмотрю.
— Почему? — Фарли начал не спеша набивать трубку.
— Ты же говорил, будто она считает себя беременной. Между тем она долго была в воде, чуть не утонула. А это может прервать беременность. Но она заявила, что чувствует себя хорошо и ни о чем не волнуется. По тому, как она вела себя, я понял — меньше всего она желает, чтобы я по-настоящему ее осмотрел. Посему… я просто измерил у нее температуру, пульс — вот и все. Она здорова. — Герман улыбнулся и отхлебнул пива. — Я думаю, она боится меня как врача — опасается, что если я осмотрю ее, выявится нечто, для нее нежелательное.
— Например?
— Что она просто внушила себе беременность, а на самом деле невинна.
— Любопытно! Ведь у нее трижды не было месячных.
— Ну и что! У женщин случаются многомесячные задержки и без всякой беременности. Сейчас установить истину может только тщательное обследование и анализ мочи. Может быть, женщина просто истощена.
— Глядя на нее, этого, черт возьми, не скажешь, — пробормотал Фарли. Он чувствовал — Герман что-то скрывает, поэтому (а еще потому, что они дружили не первый день) откровенно попросил: — Ну, давай, давай, выкладывай. От меня скрывать нечего. Так что же с ней? На что ты намекаешь?
Герман запустил камешком в ящерицу на тропинке и покосился на Фарли: «Беда, Ричард, в том, что ты безоговорочно веришь людям. Веришь на слово. Ты не раз горел на этом, но никакого урока не извлек. Ладно, выскажусь начистоту. По-моему, твоя Сара Брантон, вернее, сестра Луиза — обыкновенная истеричка».
Фарли сухо усмехнулся: «Неплохо сказано. Что это значит?»
— А то, что пока ты, не раздумывая, бросаешься помочь хромому перейти дорогу, я, как врач, пытаюсь понять, не притворяется ли он.
— Ну и денек! — Фарли расхохотался. — Сначала Мария называет ее ведьмой и просит выгнать. А теперь ты заявляешь, будто она черт-те что себе внушила и чуть не утопилась из-за этого!
— Послушай ты, дурачок. А ведь Мария по-своему права. Сара околдовала сама себя. Ей, видимо, очень хотелось вырваться из монастыря. Но гордость не позволяла признать это. Нужно было придумать более веское оправдание. И вот, основываясь на какой-то реальной мелочи, Сара состряпала целую легенду. Монахини часто втрескиваются в священников или врачей. А с Сарой произошло нечто, убедившее ее, будто она имела сношение с доктором и забеременела от него. Она поверила этому настолько, что у нее даже месячные прекратились. Бог знает как, но фантазия стала реальностью.
— Настолько, что Сара решила утопиться?
— Не удивляйся, но для человека нет ничего ужаснее его навязчивой идеи. Сара освободилась от ее власти, лишь начав тонуть. Вот когда возобладала реальность — и, к счастью, рядом оказался ты. — Герман встал. — Спорим, я прав?
— По таким поводам я не спорю, — отрезал Фарли. — Я знаю одно — Сара в беде, а выдуманная она или нет — неважно. Беда есть беда. И без толку рассуждать о ней цинично.
— Как хочешь. Мы просто по-разному подходим к людям. Восемь лет Сара жила в нереальном мире монастыря. И чтобы убежать оттуда, убежать от жизни вообще, — а это в наших силах, — создала другой, нереальный мир. Но хуже другое — зачем человек, к жизни совершенно не приспособленный, вдруг хватается за нее? — Он легонько щелкнул Фарли по щеке. — Останемся друзьями?
— Конечно, дурень ты старый.
— Ладно. Если понадоблюсь — звони. Колдунья, да? В этом вся Мария. Чувствует происходящее, не понимая его до конца. Таким даром обладают немногие.
— Может быть, не знаю. Не хочу думать о людях так, как ты мне предлагаешь.
— Я просто реалист. Впрочем, твоя очаровательная колдунья быстро образумится. Особенно если рядом будет такой добрый, простосердечный парень, как ты.
— Когда ты так говоришь, — улыбнулся Фарли, — я чувствую себя панацеей, универсальным пластырем — стоит наклеить себя на чужие болячки, как они затянутся.
— Пожалуй. Ты же мягкий. У тебя в кармане всегда есть бутылочка с молоком человеческой доброты. А потому ты притягиваешь дурных людей. Таких, кто сразу понимает — из тебя можно вытянуть все. Сколько шатающихся на побережье бродяг должны тебе?
— Немало.
— И они не рассчитаются никогда, — усмехнулся Герман. — Не Саре, а тебе надо отречься от мира — запереться в каком-нибудь монастыре. Стать братом Рикардо, освободиться от бродяг и нравственных калек.
— Брысь отсюда, поросенок.
— Ладно, ладно. Называй как хочешь, я не обижусь.
Герман ушел, а Фарли еще поразмышлял о только что услышанном. Он не был настолько глуп, чтобы отрицать многое из сказанного Германом. Но что делать, думал он, если таков твой характер? Был таким, есть и, видимо, будет. А впрочем, стоит ли вообще ломать над этим голову?
Пока не ушла Мария, Сара сидела у себя и лишь потом спустилась к Ричарду. Он лежал на кушетке, читал вчерашнюю «Дейли Телеграф» — ее Мария приносила из деревни каждый день.
Завидев Сару, Ричард поднялся и с улыбкой спросил: «Ну, как дела?»
— Я позвонила в монастырь по телефону наверху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69