– Четырнадцать минут сюда, – самодовольно продолжал Брайт. – Десять минут здесь. Четырнадцать обратно. Мы вернемся на двадцать минут раньше, чем прилетит английский толстяк! О’кэй!
Над одной из дверей дома висела небольшая самодельная вывеска. На ней было написано: «Фотография. Ганс Гетцке».
– Я помог этому Гансу восстановить его бизнес. Это ведь наша зона. У вас частный бизнес, кажется, не поощряется, – быстро говорил Брайт. – Гетцке обязан мне по гроб жизни.
Пинком ноги он распахнул дверь. Звякнул укрепленный над дверью колокольчик. Брайт, а за ним и Воронов почти вбежали в маленькую полутемную комнату-клетку, к тому же перегороженную прилавком. В противоположной стене виднелась еще одна дверь. Как только звякнул колокольчик, за прилавком появился немолодой худощавый человек в длинном пиджаке, похожем на пальто.
Положив на прилавок обе камеры – разбитую и целую, Брайт обрушил на фотографа поток слов. Он говорил по-английски, время от времени вставляя немецкие слова.
Фотограф растерянно глядел на него, кивая головой, но, видимо, не понимая, чего хочет от него этот возбужденный американец.
– Погоди! – сказал Воронов, кладя руку на плечо Брайта. – В этой камере заела обратная перемотка, – продолжал он по-немецки, – нужно вынуть пленку, проявить ее и снова зарядить. Другая камера разбита. Не можете ли вы на день одолжить ему свою, тоже заряженную. В нашем распоряжении десять минут.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Брайт, когда Воронов смолк, а немец мгновенно исчез за своей дверью.
– Все в порядке, насколько я понимаю.
– Тогда поднимемся ко мне, – сказал Брайт. – Я здесь живу. На втором этаже.
– Но какой смысл? – Воронов посмотрел на часы. – Мы должны выехать через десять минут.
– Тем более, – категорически заявил Брайт, направляясь к выходу.
«На кой черт я с ним связался? – выругал себя Воронов. – Зачем дал ему свою „лейку“, верой и правдой прослужившую мне всю войну? Зачем поехал с ним сюда?»
Но делать было нечего, и он покорно поднимался вслед за Брайтом по грязной, давным-давно не мытой лестнице.
Судя по всему, Брайт занимал однокомнатную квартиру. В ней стояли небольшой столик, превращенный в письменный, и очень широкая кровать, прикрытая армейским одеялом. В углу – один на другом – громоздились картонные ящики. В них были то ли сигареты, то ли бутылки. На вешалке висели шинель и фуражка.
– Смешная квартирка, – сказал Брайт. – Кровать как пульмановский вагон.
Воронов выразительно поглядел на свои часы.
– Да, да, – заторопился Брайт, – сейчас отчалим. Погоди минутку…
Он подошел к стоявшему у стены комоду, открыл один из ящиков и, достав оттуда что-то, протянул Воронову:
– Держи. Тебе.
На широкой ладони лежали небольшие квадратные часы в металлическом браслете.
– Швейцарские, – с гордостью сказал Брайт.
Воронов почувствовал, что краснеет.
– У меня есть часы, – пробормотал он.
– Швейцарские? – деловито спросил Брайт.
– Советские. Отец подарил.
– Почему ты не хочешь взять швейцарские? – по-прежнему держа часы на протянутой ладони, спросил Брайт. – Что-что, а банки и часы у них самые надежные в мире.
– Спасибо, Чарльз. – Воронов все-таки чувствовал себя растроганным. – Моя скромная услуга не стоит таких подарков.
– Кто говорит о подарках? – удивленно спросил Брайт, подбрасывая часы на ладони, – Купи! По дешевке. У Бранденбургских ворот такие стоят две тысячи марок. Отдаю за тысячу.
– Мне они не нужны. – Вместо растроганности Воронов уже испытывал раздражение.
– Бери за пятьсот. Ты хороший парень и здорово выручил меня. Мы же союзники.
– Нет!
– Тебе они просто не нравятся! Иди сюда!
На дне ящика лежало десятка полтора часов. Ручные, карманные, с браслетами, на ремешках…
– Бери любые, за одну цену. Как у Вулворта. Если нет денег, отдашь после.
– Мы опаздываем, – сухо сказал Воронов.
– Ну, как хочешь, – с обидой произнес Брайт. К удивлению Воронова, эта обида казалась искренней.
Он вышел из квартиры и стал спускаться по лестнице, прислушиваясь, как Брайт возится с замком.
Два фотоаппарата уже лежали на прилавке: вороновский «ФЭД» и немецкий «контакс», приготовленный для Брайта.
Как только Воронов вошел, Гетцке торопливо заговорил с ним по-немецки.
– Что он лопочет? – спросил Брайт.
– Он говорит, что с твоим «Спидом-грэфиком» дело плохо. Надо менять объектив. Вряд ли можно найти его сейчас в Германии.
– А, черт! – воскликнул Брайт. – Придется выложить монету за новый.
– У Бранденбургских?
– Да нет! У наших фотокорреспондентов, – не поняв или не оценив язвительности вопроса, ответил Брайт. – Среди них есть запасливые ребята.
Об этом они говорили уже на ходу и усаживаясь в «джип».
«Странный парень», – подумал Воронов. Чем-то он был ему все-таки симпатичен. Чем именно? Может быть, беззащитной растерянностью, с которой он глядел на свои разбитый аппарат? Или порывом искренней, даже восторженной благодарности, охватившим его, когда Воронов предложил ему помощь? А может быть, просто ребяческой, улыбчато-веснушчатой физиономией? Но какова бестактность с часами! После нее Воронов с удовольствием отделался бы от Брайта.
Прежде чем включить зажигание, американец посмотрел на часы.
– Все в порядке, – сказал он. – У нас вагон времени.
– Пожалуйста, не гони, – угрюмо попросил Воронов.
– Боишься быстрой езды? – с добродушной усмешкой спросил Брайт, включая двигатель. – Но ведь ты храбрый. Это у тебя ордена? – Он посмотрел на орденские планки на пиджаке Воронова и, не глядя вперед, тронул машину.
– Теперь у всех ордена, – не отвечая на вопрос, неприязненным тоном отозвался Воронов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119