В морозном воздухе разнесся погребальный звон с колоколен всех церквей города. Пора было принимать окончательное решение: вся страна в нетерпении ожидала, когда же ей объявят, кого предстоит боготворить или опасаться в будущем. Сознавая свою ответственность перед Историей, Екатерина явилась в восемь утра в большой зал дворца, где уже находились сенаторы, члены Святейшего Синода, знатные представители первых четырех классов «Табели о рангах», нечто вроде Совета Мудрецов, называемого «генералитетом» империи.
Страсти накалились мгновенно, спор был жарким. Для начала тайный кабинет-секретарь Петра Великого Алексей Макаров поклялся на Евангелии в том, что государь не оставил завещания. Воспользовавшись случаем, Меншиков с необычайным красноречием высказался в пользу вдовы Его Величества. Первым из использованных им аргументов был такой: женившись в 1707 году на дочери литовского крестьянина, бывшей служанке Марте Скавронской, Петр Алексеевич повелел за год до своей кончины признать супругу императрицей и короновать ее в Архангельском соборе Московского Кремля. Именно этот торжественный и беспрецедентный акт, по мысли Меншикова, удостоверял, что у Петра не было необходимости прибегать к какому-то особому, отдельному завещанию, ибо еще при жизни государь позаботился о том, чтобы благословить свою жену на наследование престола в качестве единственной своей преемницы.
Но подобные аргументы, по мнению противников идеи воцарения Екатерины, только вводили в заблуждение, ибо ни в одной монархии мира, говорили они, коронация супруги государя не дает ей ipso facto прав на наследование престола. Опираясь на эти положения, князь Дмитрий Голицын выдвинул кандидатуру внука императора – Петра Алексеевича, единственного сына царевича Алексея. Голицын, как и его единомышленники, полагал, что только этот ребенок, кровный родственник умирающего, имеет преимущественные по сравнению с остальными претендентами права на корону. Да, конечно, маленький Петр имел все права, но ведь, если учитывать нежный возраст этого претендента, выбор его неизбежно потребовал бы установления регентства вплоть до совершеннолетия царя, а все регентства в России, как показывал опыт, приводили только к заговорам и беспорядкам. Последним по времени был период регентства царевны Софьи, чуть не приведшего к провалу царствования ее брата, Петра Великого. Софья плела против будущего императора сеть таких черных интриг, что пришлось безопасности ради заточить царевну в монастырь. Что ж, неужели родовая знать хотела бы снова пережить подобный печальный опыт, приведя к власти своего юного подопечного, которым, как марионеткой, еще долгое время будет управлять советница-опекунша? Противники такого решения проблемы престолонаследования заявляли, что женщины вообще не способны руководить столь огромной империей, как Россия. Женские нервы, говорили они, чересчур слабы, да и окружают царицы себя всегда настолько ненасытными фаворитами, что прихоти их обходятся нации слишком дорого. Но как же так, возражали сторонники воцарения маленького Петра и регентства, Екатерина ведь тоже женщина, как и Софья, и в любом случае пусть даже не очень совершенная регентша лучше неопытной императрицы. Возмущенные Меншиков и Толстой напомнили противникам, что Екатерина проявляла достойное представителей сильного пола мужество, сопровождая мужа во всех баталиях, и, обладая незаурядным умом, влияла на все политические решения императора, не выходя из его тени, что свидетельствует о ее тонкости и гибкости как политика.
В самый разгар споров выяснилось, что «…в углу залы совещания каким-то образом очутились офицеры гвардии, неизвестно кем и зачем сюда призванные. Подобно хору античной драмы, не принимая прямого участия в развертывавшейся на сцене игре, а только как бы размышляя вслух, они до неприличия откровенно выражали свои суждения о ходе совещания, заявляя, что разобьют головы старым боярам, если они пойдут против их матери Екатерины. Вдруг раздался с площади барабанный бой: оказалось, что перед дворцом выстроены были под ружьем оба гвардейских полка, тоже неизвестно кем и зачем сюда вызванные из казарм. Князь Репнин, президент военной коллегии, сердито спросил: „Кто смел без моего ведома привести сюда полки? Разве я не фельдмаршал?“ Бутурлин, командир Семеновского полка, отвечал Репнину, что полки призвал он, Бутурлин, по воле императрицы, которой все подданные обязаны повиноваться, „не исключая и тебя“, добавил он внушительно. При гвардейском содействии искомая воля императора единодушно без пререканий была найдена в короновании Екатерины, совершившемся в 1724 году; этим-де актом она назначена наследницей престола в силу закона 5 февраля; ее Сенат и провозгласил самодержавной императрицей. Отменив закон его толкованием, Сенат в манифесте от себя, а также от Синода и генералитета, вовсе и не участвовавших в Сенатском совещании, объявлял о воцарении Екатерины не как о своем избирательном акте, а только как об истолкованной Сенатом воле покойного государя: он удостоил свою супругу короною и помазанием; того для объявляется во всенародное известие, дабы все о том ведали и ей, самодержице всероссийской, верно служили».[6]
Екатерина тем временем удалилась: она с первых же реплик была уверена в своей победе. Генерал-адмирал Апраксин потребовал: пусть Макаров подтвердит, что не существует никакого другого завещания, которое противоречило бы решению этой ассамблеи, – тот заверил, что ничего подобного не было и нет, и успокоенный этим Федор Матвеевич, верный сподвижник Петра, добродушно заключил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14