Здесь расположилось подсобное хозяйство ОРСа, осели многие семьи далеко откочевавших лесорубов.
Мы остановились на конном дворе. Возле ворот две бабы навивают воз сена.
– Мазепа здесь? – спрашивает у них Попков.
– Кажется, на Мади уехал, – отвечает ему женщина в фуфайке и, сняв рукавицы, дует на руки.
– Тьфу, дьявол! – плюнул шофер и, повернувшись ко мне, сказал: – Посидите в сторожке, а я тут поразведаю.
Под сторожку была отведена половина пятистенкой избы, во второй половине помещалась шорная. Я рванул дверь в сторожку – не поддается. «Она примерзла! – кричит кто-то со двора. – Ногой ее долбани!» Я бью ногой в притвор, дверь с сухим треском распахивается. В сторожке никого не было. Посреди избы топилась плита, в углу стоял топчан, у окна – стол с табуреткой. Через минуту в сторожку вошла та самая женщина в фуфайке, что отвечала Попкову.
– Окаянный мороз, – сказала она беззлобно, протягивая над плитой большие иссиня-красные руки. – Аж с пару сошлись.
– Вы что, конюхом работаете? – спросил я ее.
– Да где поставят, там и работаю. Заработки у нас ни к черту. Одно слово – подсобное хозяйство. – Она нагнулась и начала заметать щепки травяным веником.
– А на лесозаготовках зарабатывают?
– Там зарабатывают.
– Что ж вы там не работаете?
– Да куда мне с детьми скакать с места на место. У меня их двое. Я уж здесь привыкла.
– А что, мужа-то нет?
– Нет мужика… – Она аккуратно собрала щепки, бросила их в печь. – Старший-то у меня семилетку кончил и в город подался на каменщика учиться. Вызов ему пришел оттуда. Уж так рад! Да и я радехонька – лишний рот с плеч.
В дверь вошел сухощавый мужик средних лет с таким выражением лица, как будто он знает что-то такое, от чего все могут ахнуть.
– Саня, – обратился он к женщине. – Поди навивай, Мазепа приказал.
– Он здесь?
– Нет… Давеча верхом на Мади подался. А мне наказал распорядиться…
Женщина натянула тряпичные рукавицы и пошла на двор.
– Механизация механизацией, а все равно без лошади и в лесу ни шагу, – прищуриваясь, словно оценивая меня, хрипло заговорил вошедший. – Шорник в колхозе первый человек… А здесь…
– Вы, должно быть, шорником работаете? – спросил я его.
– Без расценок какая работа! Я тебе, положим, клещи переберу, а ты опиши все, как есть. Или возьми потник – он у тебя сопрел, а ты с ним возись.
В сторожку вошел плечистый человек в новом полушубке.
– Вот это Евстафий Дмитрия, ветврач, – сказал шорник. – На него все лошади замыкаются.
Мы поздоровались.
– Ты ему расскажи насчет поросят, – попросил шорник ветврача.
Евстафий Дмитрич вдруг заговорил очень тихим, тонким, не по комплекции, голосом:
– Видите ли, ОРС тут бракованных поросят продает по дешевке. Вот рабочие жалуются.
– На то, что дешево?
– Нет, на то, что поросята потом дохнут. Видите ли, для отчетности ОРСу выгодно проводить поросят проданными, пусть даже дешево. Это значит – помощь населению. А какая же это помощь – одна видимость. Я им запрещал, да не слушают меня. – Он говорил равнодушно, не веря, что его слова что-то могут изменить.
– А Мазепа знает?
– Мазепа все знает.
– Почему ж он не запретит?
– Не выгодно ему с ОРСом ругаться. Без мяса оставят… Рабочие и так разбегаются. А план выполнять нужно.
Вошел Попков, за ним высоченный мужчина в тулупе, с кнутом в руках. Это и был Гетман, здешний лесник. Он уже собрался ехать на Мади, вслед за Мазепой.
– Зачем вы за ним гонитесь? – спросил я лесника.
– Ему новые лесосеки дали… Не проверишь – он обязательно лишку прихватит. Да выберет, что получше.
– Возьмите меня… Мне он тоже нужен.
Гетман критически осмотрел мою куртку.
– В этой одежке до пупа только за девками бегать – полы в ногах не путаются. А в санях да по тайге тулуп нужен.
– Тулупов у нас нет, – сказал ветврач. – Так что поезжайте с Попковым до Ачинского.
– За Банном перемело дорогу? – спросил Попков.
– Перемело. Но с утра машины пробили, проедешь, – успокоил его лесник.
– Вот опять же непорядок, – снова сердито заговорил шорник, поглядывая с неодобрением на меня. – Ведь каждый день за этим Баином машины вязнут. Переметает не больше километра. Что бы плетень там поставить? Нет никому до этого дела… – Он смотрит на меня с такой укоризной, словно я-то и есть главный дорожный мастер.
Чтобы как-то оправдать себя в глазах шорника, я спросил Евстафия Дмитриевича:
– А почему снегозадержатели там не поставят?
– Не знаю, – пожал плечами ветврач. – Оно дело-то пустяковое, да сверху никто не распоряжается… Видать, привыкли.
– Теперь дорога сносная, – возразил свое Попков. – Зачем понапрасну обижаться. Вот летом фасон другой…
– Это уж точно… Летом тяжельше.
– Сахару месяцами не было.
– Что там сахару! Хлеба не подвозили…
– А нынче и хлеб и сахар… Магазин вон торгует. Чего еще надо?
– Зачем обижаться? Теперь жить можно.
– Точно, точно, – повторяли со всех сторон, и даже шорник согласно кивал головой.

Километровый участок дороги за Баином мы пробивали медленно метр за метром; машина дрожала от рева и напряжения, продвигаясь мелкими рывками по заметенной колее. И когда уже оставалось рукой подать до лесной опушки, грузовик затрясся, как в ознобе, и стал.
– Так… Понятно! – Попков выключил зажигание и вылез из кабины.
С минуту он осматривал задние скаты, зачем-то бил каблуком по неподатливой, как дерево, резине и наконец изрек:
– В колесник сели… Это мы си-ичас.
Он полез в кабинку, сдвинул сиденье и выбросил оттуда грязную брезентовую куртку, топор, пилу и лопату.
– Дай покопаться? – попросил я.
– Сиди! – он взял лопату, встал на одно колено и начал откидывать снег из-под задних колес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10