Человека спасать еду, говорю. Не дает, ханжа насредине!
– В самом деле, тебя посылали Попкова выручать? – спрашивает Люба Чечиля.
– Ну? – Тот любезно осклабился. – Еще что?
– Вытянул?
– Вон, на дворе стоит его сено.
– Зачем ты его припер сюда?
– Он сам приехал.
– Так ему же в Ачинское надо.
– А я почем знаю… Он в кабинке уснул…
– Где ж вы нализались?
– Водку из ОРСа везли да засели. Мы их вытянули и литровку дубанули…
– А где Попков?
– Да говорю, в кабинке! Спит…
– Он же замерзнет, чертяка! – Люба бросает шахматку, встает. – А ну-ка марш на двор! Вся застолица… Пошли, пошли! Надо вытащить Попкова.
Две девушки и три парня, накинув фуфайки, вышли из барака.
– Господи, господи, вот шалопутные! Ни днем, ни ночью угомону не знают, – сказала женщина в зеленой кофте, снова берясь за свою вязку.
– Откуда они приехали? – спросил я.
– Кто откуда… Все бором-собором. Слетятся, года не проживут – и бежать. Я уже вот в третьем месте по вербовке доживаю. Тоже сорвалась, дуреха, на старости лет. Помирать уж пора, а я все ищу, где лучше. Народ ноне проходной стал… Не держится на месте… Кругом одно озорство.
Этот неприхотливый, веселого нрава люд пришел сюда, в таежные дебри, из дальних далей, чтобы в рабочей сутолоке добыть свои нелегкие рубли и опять податься на новые места в поисках хорошей работы, большого заработка, жилья, романтики… По-всякому это называется. Но суть одна – человек стремится туда, где лучше…
Я спал тревожным сном. Мне все снилось, что я иду по тайге и куда ни сунусь – везде высоченные завалы. Я карабкаюсь на завал, хватаюсь за какие-то ветки, сучья… И вдруг – завал уже не завал, а сопка: на вершине стоит огромный Пинегин и размахивает кедром. «Ты куда лезешь? Забыл, что времена теперь другие. А? Хочешь, я те напомню? Кедром-то как долбану сейчас…» Он ударил кедром по сопке, и земля подо мной зашаталась…
Я очнулся. Возле меня стоял Пассар и тряс койку:
– Вставайте, Попков в Ачинское едет.

Наскоро одевшись, я проглотил кружку черного чая, отдающего жженой коркой, и вышел. На улице было совсем светло. Сухой морозный воздух ударил в голову до опьянения. Я тяжело и отрывисто дышал, как загнанная лошадь.
– Садитесь, что ли ча! – Попков открыл дверцу кабинки.
Мотор у него уже ревел, слегка подрагивал капот, и зудела какая-то железяка на дне кабинки.
– Здравствуйте! Вот не ожидал встретиться здесь, – сказал я, влезая в кабинку.
Попков только повел бровями. Выражение лица у него было такое, что казалось – вот-вот зарычит и замотает головой.
– Может, прикажешь своему кашевару? – высунувшись из кабинки, упрашивал Попков Пассара. – Мне только полстакана. Дайте муть осадить.
– Ты что, понимаешь? Думаешь, такое дело? За рулем сидишь. А кого задавишь! Я отвечай, да? – Пассар стоял на крыльце, из-за его спины выглядывал Аделов.
– Да кого я в тайге сшибу? Медведя, что ли?
– Порядок везде одинаковый. – Пассар был неумолим.
– Я водку даю только тому, кто озябла, – сказал узбек.
– А я что, на печке буду сидеть? – рыкнул Попков.
– Поезжай, понимаешь… Зачем без толку говорить? – Пассар даже отвернулся.
– У-у, басурманы… – проворчал Попков. – Одно слово – азияты…
Погнал он быстро, очевидно решив всю свою обиду выместить на грузовике. Меня бросало по кабине, как горошину в бочке. Я упирался ногами и спиной во все, что было неподатливым, вцепился обеими руками в держальную скобу, и все-таки меня поминутно срывало, и я бился обо все углы либо головой, либо плечами, либо коленками. Дребезжали стекла, подпрыгивал капот, и над нашими головами, шурша о кабинку, мотался огромный воз сена. Мы оседали то на одну, то на другую сторону, но, не сбавляя скорости, летели вперед, каким-то чудом не опрокидываясь.
Только мы успели выехать на главную Ачинскую дорогу, как навстречу нам из-за ельника вывернулась карета «скорой помощи».
– Больных везут. Придется нам уступить дорогу, – забеспокоился я.
– Это – наш автобус… Приспособили, – сказал Попков. – Видать, участковое начальство едет.
Карета, не доезжая до нас, попятилась задом с дороги прямо в снег. Мы проехали мимо, шаркнув сеном по кабине «скорой помощи». Из кареты посыпались на снег пассажиры, все в полушубках и чесанках. Сразу видно – не на работу едут.
Мы вышли навстречу. Оказалось, что ехал на совещание начальник лесопункта Мазепа с бригадой передовиков. Я незнаком был с Мазепой и удивился при встрече с ним. Он был мал и невзрачен, сухопарый, с желтым морщинистым лицом, словно исхлестанным корявыми ветвями ильма, с печальными, умными и усталыми глазами.
– Архип Осипович, – подал он мне большую костистую руку.
Я назвался в свою очередь.
– Мне Пинегин рассказывал о вас. – Мазепа повернулся к Попкову. – Что ж ты, труженик, дороги путаешь, как слепая лошадь? Мы ночью тебя ищем, а ты в бараке дрыхнешь.
– Хвостовик у меня занесло малость, – пробурчал Попков.
– Чтобы не заносило еще раз, за вчерашний день зарплату с тебя удержим.
Мазепа кивнул на стоявшего рядом с ним сутулого, в черной сборчатке рыбного инспектора Чурякова, большеносого, с унылым, каким-то сонным лицом.
– Мне эта рыбья мамка руки связала. Вот поеду в леспромхоз, там развяжут.
Видя мое недоумение, он пояснил:
– Запретил мне трелевать лес к Теплой протоке.
– Правильно сделал! – сказал я.
Мазепа ничуть не смутился.
– Это ж нерестовая протока, пойми ты. Нельзя по ней сплавлять, – нехотя пояснил инспектор.
– Лыко и мочало – начинай сначала, – вздохнул Мазепа. – А если других проток нет – что делать? Трелевать к Бурлиту за пять верст? – трактора не выдержат. И лес будет золотым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10