Кто ищет вечной любви, что длится дольше жизни и не знает времени, пусть найдет холодную альбрицию, растение ледяного цвета, которая растет в снегах, не меняясь в течение всего года. У нее нет ни цветов, ни плодов, потому что она не живет и не умирает; крону ее зеленой не назовешь, да и другого цвета у нее нет тоже; у нее нет ни вкуса, ни запаха, потому что она не умирает, а, следовательно, и не живет. И она не разрастается по побережью, потому что она не знает смерти, а, следовательно, и жизни.
Другой фрагмент гербария Венафро озаглавлен «Каликанто, или Древо радости».
Если тебе случится побывать там, где цветет каликанто ранней весной, отломи ветку и не бойся. Там, где ты отломишь ветку, вырастет новая, зеленее прежней, и она окажет на твою жизнь необыкновенное воздействие: она научит тебя испытывать редкую мистическую радость, и ты сможешь гулять под августовским дождем, не замечая его, взбежать на вершину холма и не почувствовать, бежал ты вниз или вверх, и, что самое редкое и удивительное, ты сможешь смотреть на осенний закат с уверенностью, что солнце в действительности никогда не зайдет.
К сожалению, других фрагментов гербария Венафро не сохранилось, не известно нам также, удалось ли ему завершить свой труд; ясно только, что с момента его появления в замке стали происходить странные и мистические события.
ГЕРЦОГ МАНТУАНСКИЙ
Герцогу Франкино Мантуанскому следовало бы стать менестрелем. Быть может, он мечтал об этом, белокурый, изящный и голубоглазый, каким и должен быть истинный менестрель. И бесконечно влюбленный. Хотя не умел любить. Лишь единожды он воплотил в жизнь свою любовную мечту, женившись на маркизе Элеоноре ди Шайян, что и привело к трагедии. Его нервная хрупкая натура не выдержала. Если бы маркиза не умерла первой, то, конечно, умер бы он сам. На данный момент герцог находил удовольствие в своем положении вдовца, потому что ему был к лицу траур. И потом, женщины охотно влюбляются в молодых вдовцов, особенно если те белокуры. Итак, между искренней печалью и удовольствием от нее же, среди траурных одеяний и белоснежных брюгтских кружев, которыми он украшал свои черные одежды, герцог Франкино проводил свои дни в замке Шайян, погруженный в долгие альпийские закаты и сочинение песен для виолы. Это было его настоящее призвание, и, пожалуй, единственное. Он показал такую полную несостоятельность в управлении своим герцогством, что умудрился обанкротиться в этом процветающем и изобильном краю щедрой земли и оживленной торговли. Мы хотим сказать, он уехал оттуда, не сумев взять ни гроша, оставив нетронутым богатство своего края, который его до сих пор оплакивал и любил. Все это не мешало герцогу-банкроту писать стихи и музыку для виолы. Частенько в его окне свет горел всю ночь, словно в ответ на другой огонек, который горел выше, в башне, в комнате, где Венафро трудился над своим гербарием.
Подписывая согласие на принятие завещания, герцог Франкино подыскивал сложную рифму для баллады, которая начиналась словами «Мысль отдалася зефиру… », и он был так погружен в свои размышления, что ничего не понял из прочитанного. А о том, что хорошо бы самому прочитать текст завещания, прежде чем подписывать его, он попросту позабыл. Или, что вернее, поостерегся. С другой стороны, случись кому подумать, что герцог был заинтересован в получении наследства, тот изрядно бы ошибся; напротив, он предвидел беспокойства: управление имуществом, отправление правосудия между вновь обретенными подданными, добрососедские отношения с соседними владельцами и тому подобное. Ко всему этому молодой вдовец не имел ни малейшего призвания. Но он принял наследство, ибо ему показалось некрасивым не принять его, ведь обычно так и поступают, а почему – этого, в сущности, он и сам не знал.
Итак, теперь герцог Мантуанский находился в оковах тяжелых обязательств, которые связывали его честь и еще более жизнь, поскольку двенадцать аббатов, приехавшие специально, чтобы за ним следить, вызванные завещанием этого дьявольского старца, не оставляли его ни на минуту, разве что когда он в полном одиночестве запирался вечерами в своей комнате.
Сначала, хотя у него и сжалось сердце при последующем чтении добавлений к завещанию, он не придал им большого значения. Был момент, когда ему казалось, что у него не осталось желаний.
Но они родились сразу же, на следующий день, на рассвете. Это случилось в момент пробуждения, когда хрупкий обрывок сна зацепился на пороге сознания и, так и не преодолев этого порога, растворился в невыразимом чувстве тепла и радости, которое распространилось по его членам, еще погруженным в сон, разлилось в еще сонной крови и вдруг наполнило все тело жизнью и удовольствием. И герцог проснулся с ощущением праздника.
Праздник продолжался до того момента, пока герцог не вошел в главный зал замка. И не увидел там аббатов. Некоторым, по правде сказать, было совсем не до него. Они были очень заняты своими личными делами. Но только не Ипохондрио. Тот сразу приметил улыбку на лице герцога. А чем может быть порождена улыбка? Только грехом. А каким грехом? Плотским. Герцог, должно быть, не слишком грешил, ибо улыбка сразу же сбежала с его лица, как весенняя птица, вспугнутая зимним ветром.
А потом, следующей ночью, он увидел сон. И приснилось ему, что, сидя на краешке кровати, он будит спящую женщину. Был рассвет, и этот сон, он сам не знал почему, оскорблял его. Он будил женщину, называя ее по имени, но как ее звали, он не знал. Он звал тихо, долго, пока женщина не подняла голову и не положила ему ее на колени. И тогда он ощутил запах ее тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35