К удивлению отца Антонио, щеки дона Бласко горели румянцем, а глаза светились давно угасшим огнем. В сердце монаха закралась надежда, что больной преодолел кризис и начал выздоравливать, и мысленно он возблагодарил бога.— Сегодня у вас хороший цвет лица, сеньор, — сказал отец Антонио. — Как вы себя чувствуете?— Со мной все в порядке. Я только что видел грека Деметриоса.От неожиданности отец Антонио вздрогнул, так как он прекрасно помнил, что грека, как он того и заслуживал, сожгли на костре много лет назад.— Во сне, сеньор?— Нет, нет. Он вошел в эту дверь, остановился у моей кровати и говорил со мной. Он ничуть не изменился. Я сразу узнал его.— Это был дьявол, — испуганно воскликнул отец Антонио. — Вы прогнали его прочь?Фра Бласко улыбнулся.— Прогонять гостя по меньшей мере невежливо, сын мой. Я думаю, дьявол тут ни при чем. Ко мне приходил сам Деметриос.— Но он в аду и несет наказание за преступную ересь.— Я тоже так думал, но это не соответствует действительности.Отец Антонио слушал со все возрастающим страхом. Подобные видения посещали не только дона Бласко. Педро де Алкантара и мать Тереза частенько видели дьяволов, а мать Тереза, чтобы отгонять их, держала при себе святую воду. Но дон Бласко говорил с такой уверенностью, что отцу Антонио оставалось надеяться лишь на помутнение сознания его учителя.— Я спросил, как он поживает, и он ответил, что хорошо. Я рассказал ему, как мучился из-за того, что он попал в ад, а грек в ответ рассмеялся и сказал, что еще до того, как языки пламени коснулись плоти, его душа оказалась на развилке дорог, ведущих в ад и на небеса, и, так как он жил по справедливости и законам божьим, Радамантас послал его на острова блаженных. Там он нашел Сократа, окруженного, как всегда, юношами-учениками, задающего вопросы и отвечающего на них. Видел он мирно беседующих Платона и Аристотеля, Софокла, упрекающего Еврипида за то, что тот погубил драму своими новациями, и многих, многих других.У отца Антонио сжалось сердце. Не оставалось сомнения, что дон Бласко бредил. В горячке он не понимал, что говорит.— И тут пропел петух, и Деметриос сказал, что должен меня покинуть.Отец Антонио решил не спорить с больным.— А он сказал, почему пришел к вам?— Я задал ему этот вопрос. Он сказал, что пришел попрощаться со мной, так как больше мы не увидимся. «Завтра, — сказал он, — когда кончится ночь, но еще не начнется день, как только ты сможешь различить очертание руки, лежащей на груди, душа твоя отлетит в мир иной».— Он желал вам зла! — воскликнул отец Антонио. — Доктор говорит, что ваша болезнь не смертельна, и сегодня вы выглядите гораздо лучше. Позвольте дать вам лекарство и позвать цирюльника, чтобы он пустил вам кровь.— Мне не нужны лекарства, и я не хочу, чтобы мне пускали кровь. Зачем задерживать мою душу, которая давно рвется из темницы плоти. Иди и скажи приору, что я хочу исповедаться и причаститься. Завтра, когда я смогу разглядеть в темноте очертание своей руки, я уйду из жизни.— Это был сон! — вскричал несчастный монах. — Поверьте мне, это был сон.Дон Бласко слабо улыбнулся.— Не будем спорить, сын мой. Я говорил с ним, как с тобой. А теперь иди и исполни мою просьбу.Тяжело вздохнув, отец Антонио повернулся и вышел из кельи. Дон Бласко исповедовался, причастился и благословил монахов, с которыми прожил последние годы. Он пожелал остаться один, но отец Антонио так умолял не прогонять его, что дон Бласко согласился, с условием, что монах будет молчать. Он лежал на спине, укрытый, несмотря на холод, лишь тонким одеялом. День сменился ночью, и дон Бласко заснул. Прислушиваясь к его ровному дыханию, отец Антонио вновь обрел надежду. Единственная лампадка ярко вспыхнула и потухла. Опустившись на колени, он молился за здоровье дона Бласко. Неожиданно тот пошевелился. Ничего не видя в кромешной тьме, отец Антонио понял, что он ищет крест, лежащий на груди, и вложил его в руку умирающего. Едва слышный вздох сорвался с губ дона Бласко, и монах понял, что его любимый друг и учитель умер. Он упал на каменный пол кельи и разрыдался.Дон Мануэль к тому времени уже давно жил в Мадриде. Донья Беатрис отказалась выдать за него свою племянницу, маркизу де Каранера, которая вскорости постриглась в монахини. В столице дон Мануэль вошел в доверие к герцогу Лерме, фавориту Филиппа Третьего, и лестью, двуличием, полным отсутствием моральных принципов и продажностью достиг, наконец, высокого положения. После смерти дона Бласко он решил использовать репутацию брата для поднятия престижа своей семьи (небеса наградили его двумя сыновьями), добившись его причисления к лику блаженных, а потом и святых, и начал собирать необходимые документы. Однако его усилия ни к чему не привели, так как Рим требовал подтверждения чудес, происшедших у тела кандидата в святые после его смерти. Адвокаты обещали дону Мануэлю, что, опираясь на чудо в Кастель Родригесе, они добьются причисления дона Бласко к лику блаженных, но тот решил, что в этом случае игра не стоит свеч, и удовлетворился тем, что перевез останки брата в Кастель Родригес и воздвиг на могиле пышный монумент, если не в память дона Бласко, то для того, чтобы подчеркнуть свое богатство.Третий сын дона Хуана де Валеро, Мартин, продолжал, как и прежде, печь хлеб. Он так и не осознал, как, впрочем, и остальные жители городка, что однажды, милостью пресвятой девы, смог совершить чудо. Донья Беатрис в полном здравии прожила много лет и могла бы прожить и дольше, если бы не неприятное известие о причислении матери Терезы к лику блаженных. Тогда она слегла на три дня, но в 1622 году, когда папа римский объявил мать Терезу святой, донья Беатрис пришла в такую ярость, что ее хватил удар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59