Но… не все, видать, генералы Национальной армии так уж ненавидели канонерщиков. И бывший советник японский майор Мацумура не дремал… Понадобилось две недели, чтобы выбить из Тяньцзиня мукденцев.
И то под сильным нажимом маршала, он от начала до конца одобрил мой плач Тяньцзиньской операции…
Биография этого человека довольно пестрая и романтичная… Даже для страны, где по непостижимым капризам судьбы вчерашний кули может стать мандарином, а заядлый хунхуз с пустынных сопок – генералом. Его отец, в прошлом кровельщик, стал армейским капитаном, а сын долго служил простым солдатом, писарем. Потом выдвинулся в ротные. За участие в восстании десятого года он попал в тюрьму на всю жизнь. А спустя год более широкое восстание раскрыло перед ним ворота нанкинской тюрьмы. Юань Шикай сделал его командиром полка своей гвардии…
О маршале Фэне Примаков говорил еще долго и очень тепло. С его именем связывал ближайшее будущее Китая. Китая нового и обновленного. А потом с тем же пылом начал восторгаться Эгоном Эрвином Кишем. Этот немецкий очеркист много путешествовал. Отчетами о его дальних странствиях тогда увлекались многие. Рассказал Виталий о знакомстве с драматургом Третьяковым, который в ту пору работал в Пекине и усиленно трудился над пьесой «Рычи, Китай» для театра Мейерхольда. Третьяков все нажимал на Виталия, стыдил его вовсю: почему тот, человек с такой необычной биографией, ничего не пишет. Потомки этого не поймут…
Тут Примаков соскочил с подоконника, расправил отекшие ноги, полез в свой незапертый иноземный чемодан. Достал с его дна пачку густо исписанных листков, поднес их к моим глазам, а сам не без внутреннего волнения, словно боясь чужого, недоброго уха, прошептал:
– Это мое. Осталось уже немного… Как говорят французы – вернисаж, финиссаж, полиссаж… Подшлифую – и в Ленинград, в издательство «Прибой». Там ждут. И пусть наших товарищей не удивит – не будет там моего имени. Будет другое. Так надо…
Кто из пишущих не испытал жгучей потребности прочесть написанное и еще не опубликованное близкому человеку? Этого хотелось и моему собеседнику. Но тут он обнаружил, что в рукописи чего-то не хватало. Виталий снова порылся в своих вещах. Нашел еще несколько листков и вместе с ними извлек со дна чемодана одну вещицу. Это была из плотной кожи монгольская, окованная свинцовыми пряжками, монетница. Протянул ее мне.
Примаков, бросив взгляд на чемодан, сказал, что накупил подарков для всех, для матери, к которой он, возможно, поедет вместе с маршалом Фэном. Жаловался только на «чертового Ионьку», свою правую руку по червонному казачеству, который, назло царским жандармам, гонявшим его по тюрьмам и ссылкам, носит брюки только из жандармского сукна. И Виталий извлек на свет божий отрез дорогой синей ткани с едва заметным переливом нежной седины.
Пока шла гражданская война, попадались еще остатки былой роскоши… А теперь пришлось излазить пол-Пекина. Туровский же, заместитель командующего войсками Харьковского военного округа, и в 1936 году ухитрялся шить брюки из необыкновенного жандармского сукна…
Вот Виталий нашел нужное место в своих записках. Сел против меня в другое кресло и начал читать с чувством:
– «Демократизм Фэн Юй-сяна разрушал представления о китайском генерале, облеченном неограниченной властью (право на жизнь и на смерть). Китайский народ привык видеть своих генералов за тройной охраной, на большом расстоянии, и привык относиться к ним с чувством неприязни и страха… Маршал проводил в школе иногда целый день, а иногда вместе со студентами принимал министров, сановников. Непосредственная близость к маршалу создавала у слушателей чувство непосредственного участия в больших делах государства и заставляла гордиться своей ролью избранного войска».
Как создавалась та новая по духу Калганская офицерская школа? Под влиянием советников проникшись глубоким уважением к Красной Армии, китайский маршал заявил, что он строгим приказом введет у себя ряд новшеств. А Примаков, зная, что Фэн христианин, напомнил ему слова из священного писания: «Нельзя в старые мехи лить новое вино». Можно приказом ввести в рацион и хлеб вместо риса, но тот, кто привык к рису… Проводить с душой новые идеи могут лишь новые люди. Вот тогда и была создана Калганская школа…
И не только она. Прослышав, что для приезжающих в советские города селян имеются Дома крестьянина, Фэн повелел построить таковые и в подвластных ему городах.
Примакову, вожаку червонных казаков, довелось в гражданскую войну повидать многое, но его потрясла та деловитость и бесстрастность, а также систематичность, с которыми в Китае и даже на подконтрольной маршалу-демократу территории проводились казни. Человек на виду у народа опускался на колени, деловито клал голову на колоду, а палач не торопясь длинным мечом отсекал ее. Пытались и «гуманизировать»-процедуру: заменили мечи маузерами…
Там же, в «Княжьем дворе», знаменитый рейдист вспомнил об одном диспуте с Фэном. Как-то Виталий Маркович поведал маршалу высказывание одного большевистского оратора: «Для успеха на фронте и в тылу надо побольше ораторов и поменьше милиционеров». Фэну это очень понравилось. И, будучи весьма начитанным человеком, не захотел остаться в долгу. Он вспомнил изречение древнего философа, хвалившего того богдыхана, который допускает жестокость для блага народа, и осуждавшего того правителя, у которого жестокость признается благом народа.
– Конечно, – подчеркнул мой собеседник, – Фэн не плакал над трупами казненных, подобно Филиппу Второму испанскому, и не заказывал по ним молебнов, подобно Ивану Грозному, но притча об ораторах и милиционерах кое-что дала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66