Луис Ламур
Выстрелить первым...
Глава 1
Когда шалаш был готов, я устроился внутри и развел небольшой костер. Было холодно, сыро, промозгло; на многие мили вокруг не было никого, кто мог бы меня приютить, хотя вернулся я в родные края.
Голодный и насквозь промокший — мой мул увяз в болоте — я, однако, поостерегся разводить костер до небес, поскольку приехал тайными тропами, не желая привлекать к себе внимание, покуда не осмотрюсь и не решу, что делать дальше.
Друзей здесь у меня не было; с прежних времен у местных жителей мое имя вызывало одно лишь чувство — ненависть. И все же здесь был мой дом или его подобие…
Накрапывал дождь. Время от времени крупная капля, срываясь с кровли шалаша, с шипением исчезала в огне. Это шипение да тихий шорох дождя в листве деревьев были единственными звуками. Пока что единственными…
Но вот раздался еще какой-то звук, приглушенный, едва уловимый. Однако с детства зная лес, я мог сказать наверняка: звук не «лесной» — не птица, не дикий зверь, не шум листвы под порывами ветра…
Это был всадник, возможно, двое. Однако я не желал ни с Кем встречаться — поэтому и поставил свой шалаш за гребнем холма, в глубине рощи.
Да, я услыхал стук копыт, и мне оставалось лишь надеяться, что дождь смыл следы моего мула. Я рассчитывал добраться незамеченным до той тропинки, что вела к могиле отца.
Сидя в сыром шалаше в мокрой и сильно потрепанной одежде, я напряженно раздумывал, — а может, все-таки есть здесь у меня друзья? Нет, никого не припомнил, — никого, кроме индейцев кэндо.
…И снова ни звука — только шепот дождя да шипение влаги в пламени костра. А потом я опять услыхал топот копыт.
Мой мул поднял голову; он тоже настороженно прислушивался… Как бы то ни было, мул выдохся, ему понадобится несколько дней отдыха, прежде чем он сможет снова отправиться в путь. Впрочем, и мне не очень-то хотелось уезжать. Может быть, я приехал, чтобы остаться? А понравится это здешним или нет — мне все равно.
Я поднялся на гребень холма; я намеренно выбрал для привала это место, откуда просматривалась тропа, ведущая через лес.
Наконец в просвете между ветвей показались два всадника, в облике которых мне почудилось что-то знакомое.
Всадники не торопились. Может, кого-то искали, за кем-то охотились? За мной?..
Мой «спенсер» лежал рядом. Протянув руку, я пододвинул его еще ближе, чтобы предохранить от капель дождя. Карабин — совсем новый, семизарядный, 56-го калибра — до меня принадлежал человеку, убитому на Индейских Территориях.
Я стоял не шелохнувшись среди густых зарослей, где можно было пройти, не заметив затаившегося в нескольких футах наблюдателя. Что ж, таким как я следует проявлять предельную осторожность, чем я, собственно, и занимался вот уже десять лет.
Я увидел всадников лишь мельком; они ехали сгорбившись в седлах; на одном из них было старое пончо, на другом — серая шинель южан.
Промелькнув, они скрылись среди листвы, ступив на тропу, петлявшую между деревьев. Но я знал, что скоро они вновь покажутся — ярдах в тридцати от меня. Ждал не шелохнувшись; я надеялся, что меня не заметят, но на всякий случай держал карабин наготове.
Эти места я знал прекрасно: с правой стороны меня защищала топь, слева — густые заросли кустарника, а позади — совсем уж непроходимые болота. Непроходимые для всех, кроме индейцев — или бродяг вроде меня. Правда, слева, продираясь сквозь кустарник, конечно, можно было пройти — однако с таким хрустом и треском, что врасплох меня никто бы не застал. Здесь, в северо-восточном уголке Техаса, меня и раньше недолюбливали, а в нынешние времена — так и подавно. Гражданская война только закончилась, и к чужакам люди относились крайне подозрительно.
Впрочем, я и прежде был изгоем. Меня невзлюбили с самого начала, потому что я еще юнцом всегда давал отпор местным мальчишкам. И мне этого не забудут, — даже по прошествии стольких лет.
И все же я сюда вернулся, поскольку не знал другого дома, потому что любил эти края, любил глухое безмолвие болот, тишину полей, легкие вечерние туманы… Все здесь принадлежало мне — и рощи, и ручьи, и плодородные жирные черноземы, сулившие сказочные урожаи. Даже топи и болота принадлежали мне.
Всадники между тем приближались. И действительно: кого-то они мне напоминали. Но этот Богом забытый уголок Техаса, обильно политый кровью, кипевший яростью и гневом непримиримо враждующих кланов, теперь вобрал в себя всю ненависть едва закончившейся войны. А значит, выйти и окликнуть незнакомцев было бы непростительной ошибкой. Особенно для меня…
Мой крохотный костер светил и согревал, но был заметен только мне. Мое убежище, крохотное и убогое, меня вполне устраивало, — ведь большую часть жизни я прожил именно так, а в последние два года и вовсе не ночевал под крышей дома.
Но вот всадники остановились на открытом участке тропы, так что я запросто мог бы скосить их из моего «спенсера». Они переговаривались, и один из голосов мне показался знакомым. Я вышел из своего убежища, спустился по склону к тропе, осторожно ступая по мокрым опавшим листьям, с карабином в руках, с кольтом за поясом.
— Боб Ли, — позвал я громко, впрочем, не слишком.
Они вздрогнули. Я обращался к худощавому, он тотчас же повернулся в мою сторону.
Надо сказать, что выглядел Боб неприглядно: старая черная шляпа с обвисшими полями, поношенная замшевая куртка, сшитая индейцами юта, что кочуют к западу от Великих гор, линялая рубаха и ветхие домотканые штаны; на ногах — армейские ботинки. Хотя и сам я не картинка: худощав, темноволос, ростом шесть футов и два дюйма, вес — фунтов около двухсот, лицо же загорелое, хмурое и озабоченное — вся Жизнь без любви, без ласки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38