Дважды в столице происходили попытки переворота, и в «Эль литораль» появлялись об этом сообщения под жирными заголовками, но оба раза, когда он звонил матери, выяснялось, что о беспорядках она просто не знает: газет она не читала, радио не слушала, а универмаг и ее любимое кафе бывали открыты во время любых передряг. Она ему как-то сказала, что навсегда пресытилась политикой во время жизни в Парагвае. «Отец твой ни о чем другом не мог говорить. А какие подозрительные оборванцы являлись к нам в дом, иногда даже посреди ночи. Но ты же знаешь, чем кончил твой отец». Последняя фраза звучала несколько странно: ведь ни она, ни ее сын не знали, убит ли он на гражданской войне, умер от болезни или стал политическим узником при диктатуре Генерала. Труп его не был опознан среди мертвецов, которые время от времени всплывали на аргентинском берегу реки, руки и ноги у них были связаны проволокой, однако он мог быть одним из тех скелетов, в которые превращались трупы после того, как их скидывали с самолетов на пустынную землю Чако и потом долгие годы не могли обнаружить.
Почти через три года после первого знакомства доктора Пларра с Чарли Фортнумом о нем заговорил с ним английский посол, сэр Генри Белфрейдж — преемник того посла, который так досадил почетному консулу, потребовав у него доклад о матэ. Это произошло на одном из очередных коктейлей для членов английской колонии, и доктор Пларр, навещавший в те дни свою мать, пошел вместе с ней на прием. Он никого тут не знал, разве что в лицо, в лучшем случае был знаком шапочно. Там были Буллер — управляющий Лондонским и Южноамериканским банком, секретарь Англо-аргентинского общества Фишер и старый джентльмен по фамилии Форейдж, целые дни проводивший в своем клубе. Представитель Британского совета тоже, конечно, присутствовал — его фамилию по какой-то причуде подсознания Пларр никак не мог запомнить, — бледный, чем-то напуганный, лысый человечек, который сопровождал на прием заезжего поэта. У поэта был тонкий голос, и он явно чувствовал себя под этими люстрами не на месте.
— Скоро мы сможем отсюда выбраться? — крикнул он во всеуслышание дискантом. И заверещал снова: — Слишком много воды в этом виски!
Только его голос и был слышен сквозь глухой непрерывный гул, словно от запущенного авиамотора; так и чудилось, будто голос этот сейчас выкрикнет что-нибудь более подобающее, вроде: «Застегните привязные ремни!»
Доктор Пларр подумал, что Белфрейдж заговорил с ним только из вежливости, когда оба они оказались зажатыми между кушеткой с золочеными ножками и стулом в стиле Людовика XV. Стояли они достаточно далеко от шумной сутолоки, возле буфета, и друг друга можно было расслышать. Пларру была видна мать, она решительно вторглась в толпу и размахивала бутербродом перед носом у священника. Ей всегда было хорошо в обществе священников, и доктор Пларр мог за нее не беспокоиться.
— По-моему, вы знакомы с нашим консулом где-то там, на севере? — спросил его сэр Генри Белфрейдж.
Он всегда, говоря о северной провинции, употреблял выражение «где-то там», словно подчеркивал огромную протяженность Параны, медленно петлявшей от дальних северных границ, почти недосягаемых для южной цивилизации Рио-де-ла-Платы.
— С Чарли Фортнумом? Да, изредка встречаюсь. Но вот уже несколько месяцев его не видел. Очень был занят, много больных.
— Понимаете, в такой должности, как моя, да еще когда занял новый пост, всегда получаешь в наследство какие-то осложнения. Строго между нами, но этот консул — где-то там, у вас на севере, — одно из них.
— Да ну? — осторожно осведомился доктор Пларр. — Я бы как раз думал… — он запнулся, не зная, как кончить фразу, если бы это потребовалось.
— Ему там совершенно нечего делать. То есть, я хочу сказать, в нашей области. Время от времени я прошу его составить о чем-нибудь докладную записку, так, для проформы. Не хочу, чтобы он думал, будто его забыли. Он ведь когда-то оказал услугу одному из моих предшественников. Какой-то молодой дурак связался с партизанами и решил изображать Кастро, выступив против Генерала в Парагвае. С тех пор, насколько можно судить по документам, мы оплачиваем половину счетов Фортнума за телефон и чуть ли не все счета за канцелярские принадлежности.
— А разве он однажды не помог принять королевских особ? Показывал им руины.
— Что-то в этом роде было, — сказал сэр Генри Белфрейдж. — Но, насколько я помню, это были весьма второстепенные члены королевской семьи. Конечно, мне не следовало бы этого говорить, но королевская семья тоже может причинять большие осложнения. Как-то раз нам пришлось отправлять на корабле лошадь для игры в поло… Представляете, чего нам это стоило, да еще в то время, когда объявили эмбарго на мясо. — Он на минуту задумался. — Фортнум мог бы получше ладить с тамошней английской колонией.
— Насколько я знаю, в радиусе пятидесяти миль нас там всего трое. Люди с плантаций редко приезжают в город.
— Тогда ему должно быть легче. А вы знаете этого Джефриса?
— Вы хотите сказать, Хэмфриса? Если вы имеете в виду историю с национальным флагом, который был вывешен вверх ногами, — сами-то вы твердо знаете, где верх, а где низ?
— Но у меня, слава богу, есть под началом те, кто это знает. Нет, я подразумевал не это, ведь история с флагом произошла в бытность здесь Кэллоу. Неприятно другое: говорят, будто Фортнум крайне неудачно женился — если верить этому Хэмфрису. Хорошо, если бы он перестал нам писать. Кто он такой, этот тип?
— А я и не слышал, что Фортнум женился. Староват он для такого дела. Кто она, эта женщина?
— Хэмфрис не сообщил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89