А она не любит темноты.Он снова нажал на кнопку — на этот раз дважды, и я услышал, как зашевелились в подвале, потом зажегся свет. Он сказал:— У меня есть ключ, но я люблю предупреждать ее. Зовут ее Лайза, но я хочу, чтобы ты звал ее мама. Или мамочка, если тебе больше так нравится.— Почему?— О, мы как-нибудь в другой раз поговорим об этом. Сейчас ты не поймешь, да и времени нет объяснять.— Но она же не моя мама.— Конечно, нет. Я и не говорю, что она твоя мама. Мать — это просто родовое понятие.— А что значит «родовое»?По-моему, ему нравилось употреблять сложные слова — он как бы бахвалился своими познаниями, но со временем я узнаю, что дело было не только в этом.— Послушай. Если тебе все это не по душе, мы можем сесть на поезд и вернуться назад. И ты почти вовремя будешь в школе… Совсем немного опоздаешь… Я поеду с тобой и извинюсь.— Вы хотите сказать, что мне можно не возвращаться? И завтра тоже?— Можешь совсем туда не возвращаться, если не хочешь. Я ведь тебя только спрашиваю.Он крепко держал меня за плечо, и я чувствовал, как дрожит его рука. Он чего-то боялся, а я не боялся совсем.Я больше не был амаликитянином. Я избавился от страха и был готов ко всему, когда дверь в подвал отворилась.— Я не хочу возвращаться, — сказал я Капитану.
2 И все же я никак не ожидал увидеть такое молоденькое и бледное личико, какое глядело на нас из темноты подвала, освещенного лишь голой лампочкой очень низкого вольтажа. На мой взгляд, эта женщина никак не могла быть чьей-то мамой.— Я привез его, — сказал Капитан.— Кого?— Виктора. Но я думаю, мы заменим ему имя и будем звать его Джим.Вот уж никогда не думал, что я могу так просто сменить мое ненавистное имя — взять и выбрать другое.— Что, ради всего святого, ты натворил? — спросила женщина Капитана, и даже я учуял в ее голосе страх.Он легонько подтолкнул меня к ступенькам, что вели в подвал.— Ступай вниз, — сказал он, — скажи, как я тебе велел. И поцелуй ее.Я перешагнул через порог и пробормотал:— Мама!Я был так же смущен, как на первой репетиции пьесы, которую мы разыгрывали в школе и в которой мне дали малюсенькую роль; пьеса называлась «Гадина из гадючьего дома», и было это до того, как выяснилось, что я — амаликитянин. Ну а что до поцелуя, то уж на это я никак не мог себя подвигнуть.— Что ты натворил? — повторила она.— Поехал в школу и забрал его.— И все? — спросила она.— И все. У меня же было письмо от его отца.— Да как же, ради всего святого?..— Я выиграл его по-честному, уверяю тебя, Лайза. В трик-траке не сплутовать.— Ты меня в гроб вгонишь, — сказала она. — Я же и не думала просить тебя что-то делать, только сказала… просто подумала… сложись все иначе…— Могла бы все-таки предложить нам войти и угостить чаем.— О, я поставила чайник, как только ты позвонил. Я же знаю, что ты любишь.На кухне она довольно резко велела мне сесть. Там стояло два стула и кресло, и по примеру Капитана я выбрал стул. На печке начал плеваться чайник. Лайза сказала:— Я не успела подогреть заварку.— Что так, что эдак — разницы я не почувствую, — несколько мрачно, как мне показалось, сказал Капитан.— Не почувствуешь.Оба они были для меня совсем чужие, однако я уже понял, что они нравятся мне куда больше, чем моя тетка, не говоря уже о директоре школы, или начальнике пансиона мистере Хардинге, или любом из знакомых мне мальчишек. Я чувствовал, что им почему-то непросто друг с другом, и мне захотелось помочь, насколько это было в моих силах. Я сказал:— Обед у нас был шикарнейший.— Чем же он тебя кормил?— Да так, немножко рыбы, — сказал Капитан.— Это только для начала, — сообщил я Лайзе, — да и рыба-то была копченая лососина.Я знал, что копченая лососина — это не пустяк: я ведь заглянул в меню и видел, сколько за нее берут. Она стоила куда дороже свиной отбивной.— Как же ты сумел расплатиться? — спросила Лайза. — Ты ведь не при деньгах… во всяком случае, сегодня утром не был.— Я отдал им взамен тот старый чемодан, что ты мне дала, — сказал он.— Это же старье — да оно и двух шиллингов не стоит.— В нем было три пары носков — они ухе так продырявились, что не имело смысла их держать, — да пара кирпичей. Хозяин был вполне доволен и даже угостил меня коньяком.— О, Господи Иисусе, — сказала она, — садись, пей чай. Ну что, по-твоему, я бы стала делать, если бы тебя отправили в тюрьму?— Надолго меня бы не посадили, — сказал он. — Во всяком случае, я пробыл бы там не дольше, чем у той немчуры, а тогда мне пришлось ведь через всю Германию топать. Местная же тюрьма — «Скрабз» — сна просто рядом по сравнению с тем, где я тоща был.— Только ты-то теперь на двадцать лет старше. Послушай! Нет там никого у двери?— Это у тебя нервишки не в порядке, Лайза. Никто за нами не шел — я проверил. Пей чай и не тревожься. Вот увидишь: все будет чин-чином.— А что они там станут делать, когда мальчик не вернется сегодня?— Ну, я оставил главному письмо от отца, и главный, наверное, напишет ему, но не думаю, чтоб старый черт потрудился ответить. Ты же прекрасно знаешь, он не любит писать письма, да и не захочет он ввязываться, ну а потом главный, думаю, напишет мальчишкиной тетке — если у них там есть ее адрес, — а она и знать ничего не знает.— А после этого они обратятся в полицию. Украден мальчик. Так и вижу заголовки в газетах.— Никто его не крал, Лайза. Он добровольно ушел с приятелем своего отца. Плату за учеников школа всегда берет вперед — так станут ли они волноваться? Мы, конечно, последим за газетами недельку-другую — на всякий случай. Ты ведь _не хочешь_ возвращаться в школу, верно, Джим?— Я лучше останусь здесь, — сказал я, хотя еще и не был в этом уверен, просто так получалось вежливее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48