Они позволили мне встать на тот путь, который делает жизнь достойной человека. Их влияние оказалось прочным и помогло мне выстоять в трудных условиях.
… Может быть, стоит привести здесь некоторые примеры. В конце июля 1949 года я возвратился в Берлин и приступил к работе на одном из народных предприятий. Летом 1950 года его директор ушел на год учиться в партшколу. Руководство предприятием передали мне. Моя специальная подготовка все еще была прежней: слесарь. Разряд я получил перед самой войной. Летом 1951 года меня забрали в министерство, где я должен был стать первым секретарем парткома. Но поскольку я указал на недостаток партийного опыта, меня сделали вторым секретарем, чтобы я мог подучиться. После курсов в Форст-Циннаж меня откомандировали в распоряжение Генриха Рау. Он направил меня на работу во внешнюю торговлю. С 1956 по 1958 год находился в командировке в Египте. С 1958 по 1962 год работал генеральным директором одного внешнеторгового объединения. Затем партия позаботилась о дальнейшем повышении моей квалификации, направив меня на трехгодичные курсы при Высшей партшколе имени К. Маркса. Это был второй Красногорск! Замечательно! Сначала я хотел вернуться на практическую работу в экономику, но в порядке укрепления Института экономики кадрами практиков меня направили в Карлсхорст. В 1969 году защитил диссертацию. С 1970 года заместитель директора секции по внешней торговле, отвечаю за шестьсот студентов. Разумеется, не все шло гладко. Просветление началось во Владимире.
Мне кажется, что этот грандиозный и дальновидный замысел, осуществленный советскими людьми в труднейших условиях, еще никогда не был освещен с такой полнотой, как в этой книге.
Замечательно, что вы воздвигли своеобразный памятник советским врачам. Не могу вспомнить ее имени, но одному такому врачу-женщине я обязан жизнью. Она спасла меня в лагере 190, когда я заболел там (1946 год) тяжелой формой малярии. Она вылечила меня так основательно, что рецидивов потом не было. О многих можно было бы вспомнить с такой же благодарностью…»
Д-р Вернер Дорманн из Бернбурга писал мне:
«… Я пережил все, что вы описываете как учитель и воспитатель антифашистов и военнопленных.
… Как военнопленные мы должны быть бесконечно благодарны советским офицерам и всем, с кем нас свела жизнь,? рабочий на стройках и предприятиях. Я продолжу мою работу над этой темой. Вы дали мне заряд уверенности в моих силах».
Признаюсь: все эти письма доставили мне много счастливых часов. Это была несказанная радость. Так наглядно еще раз убедиться в том, что наша работа была не напрасной! И работа над этой книгой тоже.
Интересными, а иногда забавными были звонки читателей по телефону.
Однажды мне позвонила Грета Кейльзон, о которой упоминается в книжке. «Твою книжку я еще не одолела,? честно призвалась она.? Только принялась за главу „Лагерь“. Понимаешь? Ты описываешь меня добрым человеком. Я действительно добрая?»
«Тогда ты была доброй. Осталась ли ты, какою была? Об этом судить не могу. На старости лет люди меняются. Большей частью».
«Почему ты не описала нашу первомайскую историю?»? спросила она, явно разочарованная моим ответом.
«Какую ты имеешь в виду?»
«Это было, наверное, в 1944 году. Мы сидели в твоей комнате, беседовали с активистами, которых намечали на выполнение особого задания национального комитета „Свободная Германия“. Тут отворилась дверь, и, не постучав, вошли двое пленных, чем-то очень взволнованные. Они тут же выпалили, в чем дело: в цехе только что вывесили лозунги к Первому мая, а также благодарность рабочим за выпуск тракторов сверх плана. А вот их, пленных, даже не упомянули. Это несправедливо. В конце концов, их доля тоже была немалой. На меня это произвело такое впечатление, что помню до сих пор».
«Теперь припоминаю и я. Да, я еще успокоила их: они ведь тоже рабочие, значит, и их имели в виду. А если говорить о справедливости, то благодарить их еще рановато после таких разрушений, в которых их доля тоже была немалой».
«А что было дальше? Как прошел Первомай?»? спросила Грета.
«Я ведь сразу уехала».
«Мы устроили торжественное собрание. Командир роты Ичик, который уже считал себя по меньшей мере заместителем директора, объявил благодарности и распределил табачные премии, выделенные заводом».
Все это встало снова перед моими глазами. Я вспоминаю, как сидела в президиуме, вглядываясь в довольные лица пленных и думая: «Какие глубокие перемены в них произошли! Теперь им уже важно получить признание советских людей». Взволнованная воспоминаниями, я спросила Грету Кейльзон: «А что еще запало тебе в память?»
«Пленные, которые вязали».
«А что было с этими?»
«Они чуть не сбили меня с толку. Я начала выступление в вдруг вижу: в зале сидят мужчины, которые вяжут. Быстро-быстро, не глядя на спицы. Мне показалось это бесконечно смешым!»
«А мне нет. Это было хорошее дело! Они превращали дырявые свитеры в шарфы, в носки. А мы штопали им дыры в их головах. Эти вязавшие мужчины слушали нас очень внимательно. У них было много терпения».
Живые воспоминания Греты я слушала с удовольствием. Я снова ее спросила:
«Может, еще что-то веселенькое вспомнишь?»
«Ты не поверишь? вспомню. Например, мышеловку».
Я, конечно, тут же подумала о пьесе под этим названием Густава фон Вангенгейма и сказала: «Мы не ставили ее».
«Ты думаешь только о театре. Нет, это было нечто более прозаичное». Она замолчала.
«Да говори же, наконец, что это было».
«Да это мышеловка, которая стояла в твоей комнате за печкой. Каждый раз, когда входил пленный и щелкал каблуками, щелкала и мышеловка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116