— Там, говорят, не хватает верблюдов.
— Ой, посмотрите-ка, посмотрите, — смеясь, вмешалась в разговор миссис Картрайт. — Досмотрите, где стоит леди Лэмпмен!
— Наверное, пианино передвинули, — улыбнулся лорд Эмберли. — Омела должна была висеть прямо над табуретом.
— Готова держать пари, что леди Лэмпмен ее не заметила.
— Ну, Перри, — обратился лорд Эмберли к своему другу, — что ты намерен по этому поводу предпринять?
Перри встал, и почти все леди при этом заулыбались. Старшая мисс Стэнхоп покраснела, а мисс Летиция прижала руки к груди.
— Грейс, — произнес Перигрин минутой позже, — понимаешь ли ты, какая опасность нависла над тобой?
— Прошу прощения? — поднимая на него глаза, растерянно произнесла она, все еще сосредоточенная на музыке.
— Разве ты не видишь угрозу у себя над головой?
Грейс все с тем же растерянным выражением запрокинула голову, но увидела над собой только лицо Перри.
— Ты стоишь прямехонько под омелой, — продолжал он. — Неужели ты думаешь, что я откажусь от такого приглашения?
И он поцеловал ее в губы — достаточно страстно, чтобы удовлетворить зрителей. Подняв наконец голову и улыбнувшись жене, Перигрин услышал аплодисменты, смешки и чье-то восклицание: “Браво!”
— Перри, — покраснела Грейс. — Все смотрят.
— Боюсь, что так. И тебе лучше уйти отсюда, иначе я буду вынужден поцеловать тебя еще раз.
Грейс отошла с некоторой поспешностью, хотя у неё было тепло на сердце, когда муж взял ее под руку повел к смеющимся гостям. Впрочем, это тепло согревало Грейс с нынешнего утра, когда они с Перри обменивались подарками и принимали поздравления слуг, и сохранилось до вечера, проведенного с добрыми друзьями. “Если бы всегда было так!” — подумала Грейс.
Возвращаться домой в карете было холодно, хотя под ногами лежали нагретые кирпичи, а колени укутаны теплым пледом. Перигрин обнял Грейс за плечи, и она положила голову ему на грудь.
— Устала? — спросил он.
— Я хочу, чтобы каждый день было Рождество. В нем есть что-то особенное, правда, Перри?
— Да, — ответил он, приподнимая подбородок Грейс и целуя ее в губы.
Немного странно, думала время от времени Грейс в тумане удовольствия и пробуждающегося желания, сидеть вот так в холодной карете рядом с мужем, с которым прожила уже два года, и целоваться всю дорогу, нежно и неторопливо трогая губы губами и касаясь языка языком, поглаживая пальцами в перчатках лица друг друга, бормоча слова, которые ничего значили для слуха и так много — для сердца.
Было точно так же странно и очаровательно прямо с дороги попасть в спальню, где Перри немедленно отпустил на всю ночь горничную и слугу, сам раздел ее, как уже сделал однажды при других обстоятельствах, и целовал, и ласкал ее, и уложил в постель, и они занимались любовью снова и снова, пока не ли, обнявшись, в полном изнеможении.
И странно было думать, что он любит ее, любит всем существом своим и всегда, а не только потому, что это рождество, когда все должны любить друг друга.
— Перри, — пробормотала она в его теплую грудь. Он поцеловал ее в макушку, и оба уснули.
* * *
Рождественский настрой души, вероятно, сохранился бы у них надолго, если бы Грейс не получила письмо от Этель. Магия праздничного дня и ночи не угасла бы и в послерождественские дни и связала бы Грейс и Перигрина еще более крепкими узами, чем прежде. Но письмо пришло и снова вбило между ними клин.
Ничего особенно неприятного в самом письме не содержалось. Этель сообщала семейные новости, интересные и Грейс, и Перигрину, выражала надежду, что обещанный приезд состоится в феврале или самое позднее в марте, хотя в то время, как она писала письмо, все в Пангем-Мэнор страдали от холода.
Неприятное заключалось в двух добавлениях к письму, вложенных в конверт. Первым из них была списка Этель, адресованная только Грейс, вторым — запечатанное письмо для нее же. Оно было написано виконтом Сандерсфордом, как поясняла Этель в своей записке, добавляя, что не хотела брать у него это письмо и тайно пересылать Грейс. Она считала, что Мартин сильно рассердится, если узнает правду. Однако лорд Сандерсфорд был чрезвычайно настойчив и заверил ее, что Грейс ждет его письма. Виконт сказал, что если он сам открыто пошлет письмо, то это, несомненно, огорчит сэра Лэмпмена. Этель так и не поняла, правильно ли она поступила, согласившись принять послание виконта.
Грейс пала духом. Она сидела у себя в гостиной, держа нераспечатанное письмо Гарета. И не хотела его открывать. И хотела внушить себе, что Гарет мертв. Она его не любила. Удивлялась, как могла любить раньше. Хотела забыть о нем. Но Гарет не был мертв, и забыть она не могла. Нравилось ей это или нет, но лорд Сандерсфорд оставался частью ее жизни.
Она очень долго сидела с письмом в руке. Потом встала, почти бегом спустилась по лестнице, открыла дверь кабинета Перри в спешке, не постучавшись, и замерла на пороге, увидев его беседующим с управляющим.
— Прости, — сказала Грейс. — Прости, пожалуйста. — Мужчины тотчас встали.
Перигрин подошел к ней и взглянул в лицо.
— Что случилось? Я тебе нужен?
— Это может подождать, — заверила Грейс. — Извини, пожалуйста.
Он удержал ее и повернулся к управляющему:
— Извините меня, мы поговорим позже.
Тот молча поклонился и вышел.
— В чем дело, дорогая? Этель сообщила дурные новости? Что-нибудь с твоим отцом?
Грейс молча отдала ему письмо с таким видом, словно оно жгло ей руку.
Перри повернул его надписанной стороной к себе:
— Оно запечатано и адресовано тебе, Грейс.
— Оно от Гарета. От лорда Сандерсфорда.
— Понимаю. — Перри несколько секунд молча смотрел на письмо, прежде чем вернуть ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64