— Я пойду наверх, — повторил Перигрин. — Должен же я что-то сделать!
— Но это не дозволено. Роды продолжаются.
— Черт побери! Ну скажи, мог бы ты сам оставаться в стороне, если бы рожала графиня? Грейс мучается с пяти часов утра. То есть она меня разбудила в пять, а началось все, наверное, раньше. Мог бы ты оставаться в стороне?
— Если бы это была Алекс? — переспросил граф. — Нет. Нет, Перри, я бы не мог оставаться в стороне. Значит, ты любишь леди Лэмпмен? Я не раз думал об этом после того, как ты разбил мне нос. Разумеется, не мое дело спрашивать о таком…
— Ты заслужил мое доверие тем, что провел со мной здесь весь день, в то время как дома тебя ждет молодая жена, — ответил Перигрин с неким подобием улыбки на лице. — Да, конечно, Эдмунд, я люблю Грейс. Больше, чем собственную душу, как мне думается порой. Что, если она умрет? Господи, что, если она умрет?
Лорд Эмберли крепко сжал Перигрину плечо и уверенно успокоил друга:
— Грейс не умрет, она не собирается умирать, Перри. Что нам такое придумать, чтобы отвлечь тебя? Мальчишками, как ты помнишь, мы были очень изобретательны.
— Я не считаю, что запрет карабкаться на крутые скалы подействовал бы сейчас, — ответил Перри. — Я иду наверх.
И едва он произнес эти слова, как появился дворецкий и объявил, что обед подан. Перигрин вынужден был пойти в столовую и даже заставил себя глотать что-то — из уважения к гостю, но не замечая, что тот почти ничего не ест.
* * *
Она должна тужиться. Необходимость в этом, чисто физическая необходимость, была неотвратима. Чей-то голос твердил ей, чтобы она тужилась. Разум Грейс в этом уже не участвовал, ею руководили инстинкт выживания, потребность избавиться от бремени страдания. Грейс состояла сейчас из сплошной боли, мучительной боли, она больше не чувствовала прикосновения холодного влажного платка к лицу и шее, не чувствовала, как руки мужа сжимают ее руки.
И наконец свершилось: боль милосердно отпустила, и Грейс освободилась от мучений. Освободилась, чтобы провалиться в забвение, в пустоту, где уже не было никакой боли. И никакой воли к жизни.
— Грейс! — Голос не хотел отпускать ее. — Грейс! Не то чтобы громкий или требовательный голос. Тихий и нежный, не желающий ее отпускать. Этот голос значил что-то важное, но она не могла взять его с собой, если уйдет.
— Грейс, — продолжал голос, — у нас есть дочь. Родилась девочка. Ты слышишь меня? Нет, ты не должна умереть. Я не позволю тебе умереть. Прошу тебя!
Где-то заплакал ребенок. Это был звук, который она не могла слышать. Он не отпускал ее, этот детский плач. Кроме того, над ней склонилось чье-то лицо. Знакомое лицо. Любимое. Ей хотелось получше разглядеть его.
— Перри? — вдруг услышала она и поразилась тому, какой тонкий и жалкий голосок произнес это имя.
— У нас родилась дочь, — повторил Перри. Грейс почувствовала наконец свои руки. Их кто-то сжимал.
— У нас есть дочь, Грейс. Неужели ты ее не слышишь? Она кричит достаточно громко, чтобы разбудить всех слуг. — Он улыбнулся.
“Да, это Перри, — подумала Грейс. — Перри”.
— Дочь? — Она не понимала, каким образом складывает звуки в слова. — Жива?
— Еще как! — ответил Перри. — Полагаю, ей не нравится купание.
Тело мало-помалу возвращалось к Грейс. Последовало еще одно непроизвольное сокращение мышц, еще одна волна боли, и врач сказал, успокаивая, ей или еще кому-то, что теперь уже все кончено, все позади и она может отдохнуть.
— Посмотри, Грейс! Посмотри на дочь! Но она в эту минуту не могла отвести взгляда от Перри. Почему муж плачет? Ребенок умер? Или она сама умерла?
Потом на руки Грейс положили полотняный сверток, и она увидела свое дитя, затихшее, красное. Красавица. Неописуемая красавица. Нет, ей нельзя уходить. Она не может уйти из жизни и бросить это дитя. И другое любимое существо.
— Перри?
Муж по-прежнему был рядом — бледный, улыбающийся и плачущий.
— Дочь, — произнесла Грейс. — Она жива. Она жива, Перри.
— Да, да.
Это не муж смеется, вдруг сообразила Грейс, а она сама. Или она плачет? Черты лица Перри расплылись.
— Перри, — попросила Грейс, — возьми малышку. Я хочу видеть, как ты ее держишь.
Теперь Грейс четко видела его. Улыбка исчезла с лица Перри.
— Я не осмелюсь, — сказал он и очень осторожно дотронулся указательным пальцем до крохотного кулачка.
— Возьми свою дочь, папа, — повторила Грейс. Маленький сверток взяли у нее. Кто-то нежно бормотал ласковые, бесконечно ласковые слова. Таким дорогим и любимым голосом. Дитя уже не плакало. Теперь она может уйти. Грейс заскользила вниз по соблазнительно покатому склону к таинственной цели, которая в эту секунду казалась более желанной, чем что бы то ни было, чем люди, вернувшие ее к жизни минуту назад.
* * *
— Прости, Алекс. — Лорд Эмберли лежал рядом с женой, уютно прижавшейся к нему и укрытой его пальто. — Я бросил тебя одну, а мы женаты всего неделю.
— Ты не бросил меня, — возразила она и поцеловала его в подбородок. — Ты просто всю жизнь уходил в себя, как только возникала какая-то проблема. Ты не можешь так легко избавиться от многолетней привычки только потому, что у тебя есть жена. Ты сказал мне еще до свадьбы, что тебе будет трудно не исключать меня временами из своей жизни. А я тебе ответила, что, зная о твоей любви, я тебе этого не позволю. Вот я и последовала за тобой сюда.
Они лежали в маленькой каменной хижине отшельника в миле с небольшим от Эмберли-Корта; эта хижина давно уже служила убежищем графу.
— Это было ужасно, — сказал Эдмунд, играя прядью темных волос жены и не открывая глаза. — Весь вчерашний день, а потом и ночью Перри метался и мучился за нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64