Александр Гейман.
Овидий

- Вспомнил!
Весь в холодном поту Марк Юний Крисп присел на постели,
тяжело и часто дыша. Его сердце колотилось так, что едва не
выпрыгивало из груди. И было от чего: Марк Юний наконец
вспомнил, кто он и откуда.
Брета, женщина, делившая с ним кров и ложе, чутко
пошевелилась, но Юний уже прилег обратно. Чудовищное усилие
воспоминания и невероятная тяжесть вернувшейся вдруг памяти
отняли у него все силы, и Юний бессильно вытянулся на тряпье,
покрывавшем лежанку.
Хотя... хотя какой он, к Абинту, Марк Юний? Он... как это
произносится на их языке? Да нет, тут, пожалуй, и звуков-то
таких нет, в их дикарских наречиях. Это не благородный язык
Дзиангаутси, его родины. Острая тоска накатила на Юния, и он
заплакал - беззвучно, но не сдерживая себя.
Он-то думал, что все началось с идиотской побасенки про
племянницу жены цезаря, которую он, захмелев, рассказал на
дружеской пирушке. Даже у стен есть уши, а тут все стены были
из этих ушей - в доме полно было случайных гостей, не говоря о
рабах и домочадцах. Официально, конечно, его осудили не за
это, а за распущенную жизнь,- семья Юния заступилась как
могла, и не один миллион сестерциев покинул казну любимого
дядюшки. Юния не предали смерти, не казнили отрезанием языка,
не продали на галеры - всего только ссылка в эту варварскую
страну, к скифам в их Киммерию, или нет, западней, здесь жили
не скифы, а... Да какая разница, как они себя называли, эти
варвары? Это были лесные дикари в грубых холщовых одеждах или,
зимой, и вовсе в шкурах зверей, с их примитивным бытом,
живущие в лачугах, едва не землянках, где через загородку
соседствовали козы и люди. Они выжигали лес и сажали там свой
ячмень и рожь, а когда поле приходило в негодность, уходили и
селились где-нибудь в другой чаще. Ни письменности, ни
городов, ни школ, ни муз, ни... да что говорить! Что за глушь,
что за медвежий угол, о боги, боги!..
Юний и вправду не знал толком, в какой именно край и к
какому народу занесла его немилость цезаря. Не только незнание
языка было тому причиной. Брета, его женщина, сносно говорила
по латыни, и она как-то рассказала ему, что они какое-то
особое племя, осколок каких-то древних родов, будто бы живших
тут еще до гетов и готов, кельтов и сколотов, германцев и
скифов. Кажется, это были все-таки кельты... а вообще-то,
какая разница? Селение ее племени, так объясняла Брета,
входило теперь в состав племенного союза под началом Брода,
варварского вождя, и считалось частью его народа. Самого
Брода, впрочем, Юний видел пару раз - впервые, когда Юния
доставили в его городок. Центурион Тит Авсоний изложил
дружественному вождю, стерегущему границу империи, суть дела:
Юния надлежало держать под надзором где-нибудь в отдаленном
углу, а Броду - раз в год получать приличную сумму на прокорм
изгнанника-римлянина - ну и, конечно, кое-что из нее шло Броду
за его хлопоты. Все это Брод и исполнил: отослал Юния в самое
отдаленное селение, где жил народ, еще более темный и дикий,
нежели его собственный. На ужасной латыни советник Брода
пересказал Юнию его условия.
- Тебе, ромей,- дружелюбно излагал местный цезарь,-
ничего не угрожает. Живи как можно дольше, а то,- загоготал
Брод,- я перестану получать ежегодную плату! Делай, что
хочешь, охоться, гуляй.
Он посмотрел на римлянина и подмигнул:
- Я скажу, чтобы тебе там у Граба дали хорошую женщину и
кормили как следует. Геть! Любой из моих людей будет тебе
завидовать: ешь да гуляй. А бежать,- снова ухмыльнулся Брод,-
тебе некуда.
Это было правдой: вернуться домой Марк Юний не мог, а
покидать пределы земель Брода было смертельно опасно. Хорошо,
если бы его вернули Броду за выкуп, а то могли попросту съесть
- Брета говорила, что иные из их соседей германцев не
чуждаются людоедства.
Так Марк Юний пережил ужасную осень и ужасную зиму в этом
варварском селении. Брета, молодая еще вдова с двумя детьми,
охотно приняла его в дом - еще бы, стряпая Юнию, она и сама
могла подкормиться. Племя, конечно, помогало ей после смерти
мужа, но жили эти трое все-таки впроголодь. Юнию повезло еще и
в том, что его хозяйка знала латынь - ее угораздило прожить
несколько лет в Галлии, в римском городке-крепости, туда
занесла ее судьба - и вот позже, уже в молодые годы, она чудом
вернулась к своим: человек из их селения оказался с небольшой
группой торговцев в этом городке. Брета и Зимин узнали друг
друга, и он задешево сторговал ее у хозяина. Тогда Брета была
незавидным куском - тощий голенастый цыпленок, не обещающий в
будущем хозяину ни сладких утех, ни рабочей сноровистости. А
вот теперь это была крепкотелая баба, хоть куда в любви и
работе, и многие из молодых парней и впрямь завидовали Марку
Юнию. Он тут, по их мнению, жил как на островах блаженных - ни
работы, ни заботы о куске хлеба, да еще Брета под боком -
счастливчик, да и только!
А этот счастливчик был близок к сумасшествию или
самоубийству. Он, гражданин великого Рима, баловень семьи,
один из тех, кто составлял золотую молодежь вечного города,
он, кто выплескивал вино, если оно было на одну кислинку
кислей положенного, и кто переодевал тогу из-за одной
некрасивой складки,- короче, он, Марк Юний Крисп, теперь
должен жить один среди зверских морозов, грязи, вони бок-о-бок
с овцами и козами! Ме-а-а!.. О боги, боги!..
От самоубийства его удерживали не только ласки и забота
Бреты. Ему все время казалось, что он забыл что-то очень
важное, что-то, что способно вырвать его из этой злой неволи.
1 2 3 4 5 6 7 8