Не могла справиться, – сказала Кикуко, обращаясь к Фусако.
Из-за плача сестры или, может быть, оттого, что дома ее напряжение спало, Сатоко тоже расплакалась.
Фусако, не обращая на нее внимания, взяла у Кикуко ребенка и обнажила грудь.
– Ой, у меня даже на груди капельки холодного пота.
Синго посмотрел на стену перед собой, где висела каллиграфическая картина Рёкапа «Небесная буря». Для подлинного Рёкана она обошлась Синго слишком дешево – видимо, подделка. Знающие люди объяснили ему, и теперь Синго уже и сам понимал, что это не подлинник.
– Мы видели надгробие Акико, – сказал он Кикуко. – Рукой Акико написано «Сакья-Муни…».
– Правда?
4
После ужина Синго вышел из дому и прошелся по мануфактурным магазинам и магазинам подержанного платья.
Но ничего подходящего для Сатоко не нашел. Его беспокоила Сатоко. Он даже испугался за нее.
Девочка еще совсем маленькая, но стоило ей увидеть у другой яркую вещь, и она уже загорелась таким неистовым желанием получить ее.
Может быть, у Сатоко зависть или жадность развиты сильнее, чем у других детей? Или, возможно, она слишком рано повзрослела? Нет, скорее всего она просто истерична, решил Синго.
Что б они сейчас делали, если бы эту девочку в нарядном кимоно для танцев насмерть задавила машина? Перед глазами Синго отчетливо стоял прекрасный рисунок ее кимоно. Такие нарядные кимоно даже в витринах никогда не выставляют.
Синго возвращался с пустыми руками, и это очень огорчало его.
Неужели Ясуко допускает, чтобы у девочки были до сих пор только осимэ из старых кимоно? В словах Фусако было немало яда. Правда, она могла и приврать. Неужели ребенку никогда не покупали даже простеньких детских кимоно? А может быть, Фусако намекала, чтобы я купил Сатоко европейское платье?
– Забыл, – сказал Синго вслух.
Он не помнил, кажется, это Ясуко ему говорила, что если бы они оба больше заботились о Фусако, то, возможно, и от некрасивой дочери родилась бы хорошенькая внучка. Теперь уже ничего не исправишь, – Синго почувствовал тяжелые угрызения совести.
До рожденья б знать, кого родишь, до рожденья б знать, кого родишь, – не было б родителей, достойных сострадания, не было б родителей – не было б детей, разрывающих наши сердца…
В памяти Синго вдруг всплыла эта фраза из пьесы театра. Но, просто всплыла, а не то что его стали вдруг мучить запоздалые сожаления.
Старый Будда ушел из мира, новый Будда в нем еще не появился. Во сне он вдруг возродится в старом слуге – кем он будет наяву? Обретя человеческий облик, возродиться в котором так трудно…
Злость и неистовство, охватившие Сатоко, когда она пыталась схватить за кимоно девочку-танцовщицу, должно быть, унаследованы от Фусако. А возможно, и от Аихара. Если все же от Фусако, то чья, интересно, кровь передалась ей, отца или матери?
Если бы Синго женился на старшей сестре Ясуко, у них, наверно, не родилась бы такая дочь, как Фусако, не родилась бы, наверно, и такая внучка, как Сатоко.
Странно все-таки – до сих пор Синго любит человека, умершего давным-давно.
Сейчас ему шестьдесят три, а ведь та, которая умерла, когда ей было чуть больше двадцати, была Старше его.
Когда Синго вернулся домой, Фусако уже лежала в постели, обняв младшую дочь. Он увидел их потому, что фусума, отделявшие их комнату от столовой, были приоткрыты.
– Спят.
Это сказала Ясуко, заметив, что Синго заглянул в комнату.
– «Сердце так колотится – вот-вот из груди выскочит, нужно хоть немножко успокоиться», – сказала мне Фусако, приняла снотворное и сразу же уснула.
Синго кивнул.
– Может, прикрыть?
– Сейчас, – встала Кикуко.
Сатоко лежала не шевелясь, плотно прижавшись к спине Фусако. Но глаза у нее были открыты. Странный все-таки ребенок. Лежит молча и не спит.
Синго не сказал, что ходил покупать Сатоко кимоно.
Видимо, и Фусако не рассказала матери, что натворила Сатоко.
Синго ушел в другую комнату. Кикуко принесла угли.
– Присаживайся.
– Сию минуту. – Кикуко вышла и вернулась с подносом, на котором стоял кувшин с водой. Для одного кувшина поднос, возможно, был бы не нужен, но рядом лежали еще цветы.
Синго взял их.
– Что это за цветы? Колокольчики? – Нет, черные лилии…
– Черные лилии?
– Да, мне их принесла подруга, она обучает чайной церемонии. – Кикуко достала из стенного шкафа за спиной Синго небольшую цветочную вазу.
– Неужели это и есть черные лилии? – не переставал удивляться Синго.
– Подруга рассказала, что, когда в государственном музее в годовщину Рикю устраивалась недавно чайная церемония, там стояли черные и белые лилии – это было очень красиво. Они стояли в старинной бронзовой вазе с узким горлышком…
– Хм.
Синго смотрел на черные лилии. Их было две, и на каждом стебле по два цветка.
– Этой весной не меньше одиннадцати или даже тринадцати раз шел снег.
– Да, часто шел.
– Ранней весной, когда отмечалась годовщина Рикю, еще лежал глубокий снег. И в такую пору черные лилии, – просто удивительно. В горах, наверно, нарвали.
– Цветом они немного похожи на черную камелию.
– Угу.
Кикуко налила в вазу воды.
– В эту годовщину Рикю были выставлены его предсмертные стихи и меч, которым он сделал себе харакири.
– Что ты говоришь? Значит, твоя подруга обучает чайной церемонии?
– Да. В конце войны у нее погиб муж… Она еще при нем часто устраивала чайные церемонии, и теперь это ей пригодилось.
– Какой же школы она придерживается?
– Школы муся-но кодзи.
Синго, незнакомый с чайной церемонией, ничего не понял.
Кикуко замерла в ожидании, чтобы поставить цветы в вазу, как только Синго выпустит их из рук.
– Они, видимо, так и растут, низко опустив головки, это не оттого, что начали вянуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67