чтобы мы научились ходить в туалет.
Со своей стороны мы были рады-радешеньки услужить.
Но, тайно от всех, уже в четыре года, мы научились читать и писать по-английски. К семи годам мы научились писать и читать по-французски, немецки, итальянски, древнегречески и знали латынь. Более того, нам удалось проникнуть в тайны математических исчислений.
В замке, в котором мы жили, пылились тысячи книг. К десяти годам мы прочитали их все. Излюбленным временем для чтения было у нас время послеобеденного отдыха или ночи. Читали мы при тусклом свете свечи, притаившись в каком-нибудь закоулке тайного перехода, а порой и прямо посреди мавзолея Илии Рузвельта Свеина.
Но перед взрослыми мы по-прежнему пускали пузыри, несли околесицу и т.п.
Вот забава!
Зачем пыхтеть от натуги ради того, чтобы публично продемонстрировать свой интеллект? К тому же он не казался нам таким уж привлекательным и необходимым. Интеллект был для нас лишним подтверждением нашей экстраординарности, как, скажем, шестые пальцы на руках и ногах и дополнительные соски.
Чем черт не шутит, может, мы были правы?
Так-то вот.
5
Пока суд да дело, странный доктор Стюарт Роллингз Мотт не терял время даром. Он регулярно взвешивал, измерял нас, заглядывал в наши выхлопные отверстия, изучал образцы кала. Делал он все это на совесть.
«Как поживаем?» — говорил он. На что мы с готовностью отвечали: «Блюх… дух…» и т.д. Между собой мы звали его «Душка камбала».
Со своей стороны мы делали все возможное, чтобы один день, как две капли воды, походил на другой. Например, каждый раз, когда «Душка камбала» восторгался нашим аппетитом и регулярной работой желудочно-кишечного тракта, я засовывал в уши большие пальцы рук и дико тряс остальными. В это же время Элиза резко задирала юбку и хватала зубами резинку, на которой держались колготки.
В ту пору мы с Элизой свято верили, и между прочим, я верю и по сей день, что можно пройти по жизни без особых потрясений, если выработать штук десять или около этого каждодневных ритуалов, которые и повторять без конца.
В идеале Жизнь — это что-то вроде менуэта или вирджинского рила, или фокстрота, которым легко можно обучиться в школе бальных танцев.
И сегодня я не могу с полной уверенностью сказать, то ли доктор Мотт любил меня и Элизу и, обнаружив нашу гениальность, по-своему старался оградить нас от грубости и жестокости внешнего мира; то ли просто пребывал в коматозном состоянии.
Если не считать сестру, «Душка камбала» — вот с кем я просто помираю от нетерпения встретиться в загробном мире. Так и хочется спросить, что же все-таки он о нас думал, о чем догадывался, а что знал наверняка.
Легко представить, сколько вопиющих оплошностей допускали мы с сестрой. Эти оплошности просто кричали о нашем интеллекте. Мы были только детьми. Мы не прошли еще школы житейских хитростей.
Пуская пузыри, мы бессознательно сыпали иностранными словечками, которые можно было узнать. Заглянув в замковую библиотеку, доктор мог заметить, что кто-то переставил книги. К тому же он знал, что слуги не имели обыкновения заходить в библиотеку.
Наконец, он сам мог обнаружить тайные ходы. После ежедневных медицинских осмотров, доктор обычно бродил по всему замку. Слугам он объяснял это наследственным увлечением архитектурой. Почему бы ему не забрести в один из переходов, где валялись недочитанные книги, а пол был густо закапан воском от свечей?
Что такое счастье?
Для нас с Элизой счастьем было постоянно быть друг с другом, иметь кучу слуг, отменное питание, уединенный, забитый доверху книгами замок и свой «астероид», покрытый, насколько хватало глаз, яблоневым садом.
Счастьем было развиваться как составная часть уникального единого мозга.
Случалось, мы лапали друг друга, тесно соприкасались, но исключительно из интеллектуальных побуждений. По правде говоря, Элиза полностью оформилась к семи годам. А я достиг половой зрелости лишь во время последнего года обучения на медицинском факультете Гарварда. Мне тогда исполнилось двадцать три.
Телесный контакт с Элизой только усиливал взаимопроникновение мыслей. Так рождался гений, который погибал, как только мы разъединялись, и появлялся вновь при контакте.
Мы не думали о том, что по отдельности наши умы неполноценны. Например, читал и писал за двоих только я. Элиза до самой смерти оставалась неграмотной. А вот по части интуитивных скачков в неведомое главенствовала Элиза. Это она решила, что для нашей же пользы будет лучше притворяться кретинами, но научиться ходить в туалет. Элиза догадалась, для чего предназначались книги и что означали едва различимые пометки на полях. Именно Элиза почувствовала какую-то несоразмерность в комнатах и коридорах замка. Мне оставалось только методично, метр за метром, все измерить, обстукать панели стен и паркет отверткой и кухонными ножницами. Мы искали выход во внутренний скрытый мир — и нашли его.
Так-то вот.
Да, читал за двоих я. Сейчас мне кажется, что тогда не осталось ни одной книги, изданной до Первой Мировой войны на индо-европейском языке, которую бы я не прочитал вслух.
Запоминала за двоих Элиза. Она решала, что нам изучать дальше. Только Элиза могла соединить две, на первый взгляд, не имеющие ничего общего идеи и получить новую.
Элиза умела сопоставлять.
Большая часть поглощаемой нами информации безнадежно устарела. Ничего удивительного, ведь после 1912 года новые книги редко попадали в замок. Кое-какие книги не имели временных ограничений. Часть книг была откровенно глупа, вроде танцев, которым нас учили.
Хотите, изображу точную историческую версию тарантеллы прямо на развалинах Нью-Йорка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33