его сверкающие глаза и нахальная улыбка вызвали во мне отвращение, граничившее с ненавистью. Окна были справа от меня. Бледный вечерний свет, падавший оттуда, освещал стоявших слева; бывшие же справа оставались в тени. Маска являлась для меня очень полезной, оставляя меня невидимым и позволяя, особенно благодаря тому, что свет падал так удобно для меня, следить и за выражением лица, и за всеми движениями противника.
– Вы будете двадцать третьим из убитых мною на поединке, – хвастливо заявил итальянец, когда мы уже скрестили шпаги.
– Так берегитесь! – ответил я ему. – Против вас двадцать три.
Вместо ответа, с его стороны последовал выпад. Я отбил удар и атаковал в свою очередь. С первых же ударов я почувствовал, что мне придется воспользоваться всеми своими преимуществами – и маской, и хладнокровием. Я увидел, что нашел достойного соперника, который не уступал мне, если не превосходил, в искусстве владеть мечом. Его шпага была длиннее моей; зато у меня рука была длиннее. Он предпочитал действовать острием шпаги, по-итальянски, я же – всем клинком. Его ослабляло излишне выпитое вино; я же чувствовал, что в руку мою после болезни еще не вернулись прежняя сила и проворство. Мой противник, подстрекаемый криками толпы, нападал с яростью; я же решил соблюдать осторожность и, не атакуя сам, ограничивался отбиванием града сыпавшихся на меня ударов, терпеливо выжидая промаха со стороны противника.
Толпа приветствовала первые удары громкими криками и насмешками. Но, пораженная тем, что ее герою не удалось уложить меня с первых же ударов, она постепенно стихла и с напряженным вниманием следила за ходом битвы, испуская возгласы, когда из шпаг сыпались искры и раздавался резкий лязг скрещивающихся клинков. Но удивление толпы было незначительно в сравнении с остыванием моего противника. Ярость, нетерпение, недоумение, сомнение попеременно отражались на его лице. Убедившись, что ему приходится иметь дело с серьезным противником, он пустил в ход все свое искусство. Он прибегал ко всевозможным ухищрениям, придумывал всевозможные способы нападения, но постоянно встречал меня наготове. Вскоре с ним произошла значительная перемена. На лбу у него выступила испарина, царившее вокруг молчание очевидно тяготило его, силы его видимо слабели. Мне показалось, в уме его внезапно мелькнула мысль о возможности для него поражения и смерти, мысли о которых сначала не мог даже допустить. Я слышал, как он пробормотал какое-то ругательство и на мгновение снова заработал яростно. Вскоре он приутих. Я уже читал страх в его глазах: он понял, что для него настала минута искупления. Упершись спиной в стол, видя перед своей грудью острие моей шпаги, он понял, что должны были переживать в такие минуты его многочисленные жертвы. Казалось, в эту минуту он хотел остановиться, чтобы перевести дух. Но я не думал позволять ему это, сознавая, что, если дам ему возможность оправиться, он снова начнет прибегать к различным ухищрениям и, пожалуй, одолеет меня. Моя черная маска, которая все время была перед его глазами, не позволяла ему видеть волнения и усталости на моем лице да еще придавала мне зловещий вид, и, наконец, возбудила в нем суеверный страх, смешанный со смутными предчувствиями. Окружающий сумрак усиливал это впечатление. Лицо его покрылось багровыми пятнами; дыхание стало прерывистым; глаза приняли блуждающее выражение. На мгновение он с отчаянием посмотрел на зрителей: в их любопытных, но бесстрастных взглядах он не мог прочесть ничего похожего на сожаление. Развязка наступила раньше, чем я ожидал. Противник мой потерял способность владеть собой. Рука его, державшая шпагу, видимо ослабела. При последней, отчаянной попытке отбить новый, более решительный удар он вдруг выронил шпагу, которая, описав большой круг в воздухе, упала к ногам ошеломленных не менее меня зрителей. Одно мгновение я стоял неподвижно, ожидая, что предпримет мой противник. Он немного отступил назад, затем вдруг сделал такое движение, будто собирался броситься на меня с кинжалом в руке. Но встретив устремленное на него острие моей шпаги, он снова попятился с исказившимся от злобы и страха лицом.
– Ступайте! – сказал я повелительно. – Убирайтесь за вашей шпагой! Но пощадите также следующего противника, которого вам удастся победить.
Он с минуту молча смотрел на меня, судорожно играя рукояткой своего кинжала, словно не понимая моих слов или лишившись языка от позора. Я уже собирался повторить свои слова, как вдруг тяжелая рука опустилась на мое плечо и кто-то прошептал мне на ухо:
– Сумасшедший! Что вы возитесь с ним! Вот как надо обращаться с подобными негодяями!
Прежде чем я успел ответить что-либо, человек этот перескочил через стол, схватил итальянца за шиворот и, не обращая внимания на его кинжал, толкнул в самую середину толпы.
– Вот так ему! – крикнул он с чувством видимого удовлетворения. – А теперь, друг мой, – продолжал он, обращаясь ко мне с видом снисхождения, – отдохните, оправьтесь немного, а затем мы поборемся с вами. Господи, как это приятно – встретить настоящего мужчину! А вы, клянусь Богом, настоящий мужчина!
– Но, позвольте, сударь! Зачем же мы будем драться? Ведь мы не ссорились.
– Ссорились? Да Боже сохрани! К чему же нам ссориться? Если мне человек понравился, я просто говорю ему: «Я Крильон! Давайте драться!» Но, вижу, вы еще не отдохнули. Так мы можем подождать. Спешить нам некуда. Бертон де Крильон с удовольствием подождет, пока вы соберетесь с силами. А пока, господа, – продолжал он величественно, обращаясь к зрителям, с великим недоумением наблюдавшим за всей этой сценой, – пока будем делать то, что можно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147