Даже и не приводя подобных примеров в доказательство
действительности чистых априорных основоположений в нашем познании, можно
доказать необходимость их для возможности самого опыта, т. е. доказать a
priori. В самом деле, откуда же сам опыт мог бы заимствовать свою
достоверность, если бы все правила, которым он следует, в свою очередь
также были эмпирическими, стало быть, случайными, вследствие чего их вряд
ли можно было бы считать первыми основоположениями. Впрочем, здесь мы можем
довольствоваться тем, что указали как на факт на чистое применение нашей
познавательной способности вместе с ее признаками. Однако не только в
суждениях, но даже и в понятиях обнаруживается априорное происхождение
некоторых из них. Отбрасывайте постепенно от вашего эмпирического понятия
тела все, что есть в нем эмпирического: цвет, твердость или мягкость, вес,
непроницаемость; тогда все же останется пространство, которое тело (теперь
уже совершенно исчезнувшее) занимало и которое вы не можете отбросить.
Точно так же если вы отбросите от вашего эмпирического понятия какого
угодно телесного или нетелесного объекта все свойства, известные вам из
опыта, то все же вы не можете отнять у него то свойство, благодаря которому
вы мыслите его как субстанцию или как нечто присоединенное к субстанции
(хотя это понятие обладает большей определенностью, чем понятие объекта
вообще). Поэтому вы должны под давлением необходимости, с которой вам
навязывается это понятие, признать, что оно a priori пребывает в нашей
познавательной способности.

III. Для философии необходима наука, определяющая возможность, принципы и
объем всех априорных знаний
Еще больше, чем все предыдущее, говорит нам то обстоятельство, что
некоторые знания покидают даже сферу всякого возможного опыта и с помощью
понятий, для которых в опыте нигде не может быть дан соответствующий
предмет, расширяют, как нам кажется, объем наших суждений за рамки всякого
опыта.
Именно к области этого рода знаний, которые выходят за пределы чувственно
воспринимаемого мира, где опыт не может служить ни руководством, ни
средством проверки, относятся исследования нашего разума, которые мы
считаем по их важности гораздо более предпочтительными и по их конечной
цели гораздо более возвышенными, чем все, чему рассудок может научиться в
области явлений. Мы при этом скорее готовы пойти на что угодно, даже с
риском заблудиться, чем отказаться от таких важных исследований из-за
какого-то сомнения или пренебрежения и равнодушия к ним. Эти неизбежные
проблемы самого чистого разума суть бог, свобода и бессмертие. А наука,
конечная цель которой-с помощью всех своих средств добиться лишь решения
этих проблем, называется метафизикой; ее метод вначале догматичен, т. е.
она уверенно берется за решение [этой проблемы] без предварительной
проверки способности или неспособности разума к такому великому начинанию.
Как только мы покидаем почву опыта, кажется естественным не строить тотчас
же здание с такими знаниями и на доверии к таким основоположениям,
происхождение которых неизвестно, а заложить сначала прочный фундамент для
него старательным исследованием, а именно предварительной постановкой
вопроса о том, каким образом рассудок может прийти ко всем этим априорным
знаниям и какой объем, силу и значение они могут иметь. И в самом деле, нет
ничего более естественного, чем подразумевать под словом естественно все
то, что должно происходить правильно и разумно; если же под этим понимают
то, что обыкновенно происходит, то опять-таки нет ничего естественнее и
понятнее, чем то, что подобное исследование долго не появлялось. В самом
деле, некоторые из этих знаний, например математические, с древних времен
обладают достоверностью и этим открывают возможность для развития других
[знаний], хотя бы они и имели совершенно иную природу. К тому же, находясь
за пределами опыта, можно быть уверенным в том, что не будешь опровергнут
опытом. Побуждение к расширению знаний столь велико, что помехи в
достижении успехов могут возникнуть только в том случае, когда мы
наталкиваемся на явные противоречия. Но этих противоречий можно избежать,
если только строить свои вымыслы осторожно, хотя от этого они не перестают
быть вымыслами. Математика дает нам блестящий пример того, как далеко мы
можем продвинуться в априорном знании независимо от опыта. Правда, она
занимается предметами и познаниями лишь настолько, насколько они могут быть
показаны в созерцании. Однако это обстоятельство легко упустить из виду,
так как указанное созерцание само может быть дано a priori, и потому его
трудно отличить от чистых понятии. Страсть к расширению [знания],
увлеченная таким доказательством могущества разума, не признает никаких
границ. Рассекая в свободном полете воздух в чувствуя его противодействие,
легкий голубь мог бы вообразить, что в безвоздушном пространство ему было
бы гораздо удобнее летать. Точно так же Платон покинул чувственно
воспринимаемый мир, потому что этот мир ставит узкие рамки рассудку, и
отважился пуститься за пределы его на крыльях идей в пустое пространство
чистого рассудка. Он не заметил, что своими усилиями он не пролагал дороги,
так как не встречал никакого сопротивления, которое служило бы как бы
опорой для приложения его сил, дабы сдвинуть рассудок с места. Но такова уж
обычно судьба человеческого разума, когда он пускается в спекуляцию: он
торопится поскорее завершить свое здание и только потом начинает
исследовать, хорошо ли было заложено основание для этого.
1 2 3 4 5