– Народ штурмом взял Бастилию. Начальник тюрьмы убит. Брат короля, граф д'Артуа, бежал, так же как и кузен короля, принц Конде и Полиньяки, друзья королевы. Столица находится в руках Национального Собрания, за ней стоит гражданская милиция, которой командует генерал Лафайет, герой американских войн.
Франсуа смотрел на меня в полной растерянности.
– Мы их победили, – проговорил он. – Этого не может быть, но мы победили!
Окружавшая нас толпа разразилась приветственными криками, все смеялись, размахивали руками, и вдруг откуда ни возьмись появился кучер и стал раздавать розетки, сделанные из красной и голубой лент, которые ему передали из велемского дилижанса.
– Подходите! – кричал он. – Берите! Это цвета герцога Орлеанского, который с помощью народа разгромил в Париже аристократов.
И все старались пробиться вперед, чтобы схватить розетку. Мы тоже были охвачены всеобщим энтузиазмом. Франсуа, поскольку он был высок ростом, сумел дотянуться через головы стоявших впереди и схватить розетку, которую он со смехом тут же передал мне. Я не знала, смеяться мне или плакать, когда кто-то закричал: «Да здравствует Третье сословие!.. Да здравствует Национальное Собрание!.. Да здравствует герцог Орлеанский!.. Да здравствует король!»
Потом мы увидели Робера, который выходил из ратуши, – его по-прежнему окружали выборщики и прочие важные горожане, но никто из них не отозвался на крики, раздававшиеся в толпе. Эти господа озабоченно переговаривались между собой, их тревога передавалась толпе, из уст в уста полетели слова: «Опасность еще не миновала… борьба продолжается…»
Потом мэр Ла-Ферта вышел вперед и поднял руку, призывая к молчанию. Сквозь гул толпы мы с трудом могли разобрать, что он говорит.
– В Париже Национальное Собрание взяло власть в свои руки. Но из столицы вырвалась целая армия бандитов, их не менее шести тысяч, и все они вооружены. Каждый взрослый человек, мы все, как один, должны вступить в ряды гражданской милиции. Женщины и дети, старики и больные должны сидеть по домам и не выходить на улицу.
Тут радость уступила место панике, и люди засуетились, бросились в разные стороны: одни – записываться в милицию, другие – домой, третьи просто старались выбраться из толпы, сами не зная, куда кинуться, а колокола на церкви Нотр-Дам де Мариас продолжали гудеть, так что слова мэра тонули в море звуков. Робер пробился к нам, и мы все вместе добрались до «Пти Шало Руж», где стоял наш шарабан. Там царила полная сумятица, поскольку другие тоже стремились добраться до своих экипажей, лошади беспокоились и били копытами, а Робер все призывал окружающих: «Предупредите соседние приходы и селения. Пусть бьют в набат. Да здравствует нация!.. Да здравствует герцог Орлеанский!»
Его слова, казалось, только увеличивали всеобщую неразбериху, вместо того чтобы вносить спокойствие, и я слышала, как люди спрашивали:
– Что случилось? Что, королем теперь будет герцог Орлеанский?
Наконец все мы благополучно погрузились в шарабан, Франсуа стегнул лошадь, и вскоре мы выехали из города и оказались в окрестном лесу, на дороге, ведущей к Монмирайлю.
Тем временем наступили сумерки, и дорога домой казалась темной и полной опасностей. Бедненький Жак, который все еще крепко держал меня за руку, то и дело повторял:
– А вдруг придут бандиты? Что мы тогда будем делать? Они нас не убьют?
Робер велел сыну замолчать – никогда раньше я не слышала, чтобы он так резко разговаривал с мальчиком, – и стал нам рассказывать, как штурмовали Бастилию четыре дня тому назад. В штурме участвовало около девятисот человек, они в конце концов захватили крепость и заставили ее коменданта сдаться.
– После этого ему отсекли голову кухонным ножом, – шепотом добавил брат. – Да, совершенно верно, среди аристократии существовал заговор, они собирались разогнать Национальное Собрание, однако им это не удалось, и тогда граф д'Артуа и принц Конде бежали за границу… прихватив с собой, как я слышал, все золото, которое было в королевстве, – говорил Робер.
– А бандиты? – спросила я, потому что боялась их не меньше, чем маленький Жак. – Что в действительности про них известно?
– Никто этого не знает, – отвечал брат с каким-то непонятным удовлетворением. – Говорят, около шести тысяч находятся в Дрё, они вышли из другой части Парижа и соединились там с наемниками Питта. Вот почему я оставлял сообщение о положении дел в каждом городе, мимо которого мы проезжали, от Дрё до Беллема, и кучер дилижанса получил соответствующие инструкции сообщать эти сведения на всем остальном пути до Ле-Мана.
Я подумала о Пьере, о его жене и детях, которые, возможно, находятся в Боннетабле, на пути следования дилижанса. Пьер, конечно, тут же отправится в Ле-Ман, чтобы предложить свои услуги муниципалитету или, вернее, комитету, который дал клятву занять его место. Впрочем, разве не в Боннетабле мы впервые услышали о бандитах?
– Робер, – обратилась я к брату, тронув его за плечо. – Как ты представляешь себе будущее? Чем все это кончится?
Он засмеялся.
– Зачем говорить о конце? – сказал он. – Все только еще начинается. Это, видишь ли, совсем не то, что ревейонский бунт. То, что сейчас происходит в Париже, прокатится по всей стране. Это революция.
Революция. Я подумала о матушке. Ведь она живет совсем одна на своей крошечной ферме в Сен-Кристофе, если не считать служанок и скотника с семьей, которые живут неподалеку. Кто ее защитит? Кто о ней позаботится?
Робер отмахнулся от моих страхов.
– Не беспокойся, – сказал он. – Там, в Турени, они все патриоты. Матушка первая приколет на платье нашу красно-голубую розетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128