О том самом процессе, который удивил высокого следователя. Давно забытое дело четырехлетней давности. Но протоколы хранятся, и каждый, кто хочет сенсацией на один день привлечь внимание публики, может раскопать их.
– Но это еще не все, – продолжал Колин. – Он сказал ей, что ты был уволен с другой аэролинии за трусость.
– Кто сказал ей? – еле выговорил я и протянул ему вырезку. Он взял ее.
– Это имеет значение?
– Да.
– Для него в этом не было никакой выгоды. Это и убедило ее.
– Значит, никакой выгоды... Ты уверен?
– Конечно, а какой ему интерес?
– Ей сказал этот пилот "Полиплейн"? К примеру, тот, с кем ты сегодня прилетел?
Сейчас этот тип повернулся к нам спиной. "Отыгрался, – подумал я, – за то, что я пригрозил ему, когда Кенни проклинал его".
Колин открыл рот.
– Не было выгоды, – горько сказал я. – Смешно. Все лето они пытаются перетянуть тебя у "Дерридаун", и наконец-то им, кажется, удалось.
Я отвернулся от Колина Росса, что-то сдавило мне горло. Наверно, я не мог бы больше сказать ни слова. Я подумал, что он уйдет, сядет в "Полиплейн" и швырнет мое будущее в корзину для мусора.
Но он подошел ко мне и взял за руку.
– Мэтт...
Я сбросил его руку.
– Скажи своей драгоценной сестрице: из-за того, что я вел ее в Кембридж, мне пришлось нарушить правила, и меня снова будут судить. Меня приговорят к штрафу, и я опять погрязну в долгах. Но в этот раз я шел на нарушение с открытыми глазами... не то что тогда... – Я показал на вырезку дрожащей рукой. – И тогда меня наказали за то, что в общем-то не было моей виной.
– Мэтт... – Колин был потрясен.
– И что касается трусости, ей сообщили искаженные факты... О, я не сомневаюсь, что они звучали убедительно и ужасно... "Полиплейн" много выиграл, расстроив ее... Но я не понимаю... не понимаю, почему ей было мало просто уговорить тебя не летать со мной.
– Почему ты сам не рассказал ей?
Я встряхнул головой.
– Возможно, когда-нибудь и рассказал бы. Я не думал, что эта важно.
– Не важно! – воскликнул он в яростном раздражении. – Она сделала из тебя героя, а потом узнала, что герой-то на глиняных ногах. Конечно, тебе следовало все ей рассказать, раз ты собираешься на ней жениться. Ясно, что именно это и потрясло ее...
Я потерял дар речи. Челюсть буквально отвисла. Наконец я задал дурацкий вопрос:
– Ты сказал "жениться"?..
– Ну да, конечно, – нетерпеливо подтвердил он, и лишь потом, кажется, заметил мое состояние, близкое к шоку. – Ты же собирался на ней жениться. Разве нет?
– Мы никогда... даже не говорили об этом.
– Нет, должно быть, говорили, – настаивал он. – Я подслушал, как в воскресенье вечером они с Мидж обсуждали этот вопрос, когда я вернулся из Остенде. "Когда ты выйдешь замуж за Мэтта", – сказала Мидж. Я ясно слышал. Они в кухне мыли посуду. Они решили, что ты переедешь и будешь жить с нами... Они распределили спальни... – Он говорил все тише и тише. – Разве это... не правда?
Я молча покачал головой.
Колин недоуменно смотрел на меня.
– Ох, девушки, девушки, – вздохнул он.
– Я не могу жениться на ней, – мрачно объяснил я. – У меня не хватит денег даже на разрешение...
– Это не имеет значения, – перебил он.
– Для меня имеет.
– Но не для Нэнси. – Он задумался. – Ты хочешь сказать... она не так далека от истины в конечном счете?
– Совсем недалека...
Он посмотрел на вырезку, которую все еще держал в руках, и вдруг с яростью смял ее.
– Это выглядело так ужасно, – пробормотал он с нотками извинения в голосе.
– Это и было ужасно.
Он внимательно посмотрел на меня.
– Да, понимаю.
Подъехало такси, резко остановилось и выгрузило моих пассажиров, веселых, раскрасневшихся, с бутылкой шампанского в руках. Лошадь владельца победила.
– Я объясню ей, – пообещал Колин. – Найду и приведу домой. – Внезапно его лицо исказилось от ужаса, будто он увидел страшное.
– Куда она отправилась?
Он сморщился, словно от боли.
– Она сказала... – Он сглотнул. – К Чантеру.

* * *

Весь вечер я просидел в вагончике с желанием разнести это убогое жилище на куски. Мне хотелось выворотить плиту в кухне. Расколотить окна. Измолотить стены.
Наверно, мне стало бы легче, если бы я это сделал.
Чантер...
Я не мог есть, не мог думать, не мог спать.
Вечно я не слушаюсь собственных советов: не увлекайся. Если бы я держался в стороне, то ничего бы меня и не трогало. Ледяное спокойствие. Равнодушие.
Я попытался снова вернуться в Арктику и ничего не принимать близко к сердцу, но было уже поздно. Чувство кипело во мне с неожиданной для меня самого силой, и я ничего не мог поделать. Я не понимал раньше, как люблю ее. Знал, что она мне нравится, что мне хочется чаще ее видеть, быть с ней, не расставаться надолго. Я считал, что в любой момент могу удержать наши отношения на дружбе, не сознавая, как далеко зашел, как глубоко завяз.
О, Нэнси...
Выпив полбутылки виски, подаренного Кенни Бейстом, я заснул, но лучше мне не стало. В шесть я проснулся такой же несчастный, но вдобавок с головной болью.
В тот день не было полетов, и ничто не могло отвлечь мои мысли.
Нэнси и Чантер...
Утром, дойдя до ручки, я позвонил из автомата для клиентов в Ливерпуль, в художественную школу, и попросил дать мне адрес Чантера. Сухой голос секретарши ответил, что она очень сожалеет, но в ее служебные обязанности абсолютно не входит давать домашние адреса сотрудников. Я могу написать письмо на адрес школы, и они передадут его адресату.
– Как вы думаете, могу я с ним поговорить? – спросил я. Хотя что бы это дало – одни Бог знает.
– Боюсь, что нет. Школа временно закрыта, и мы точно не знаем, когда она откроется.
– А... – вспомнил я, – студенты бастуют?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65