Один из больных кинулся на бумажный крест и с торжествующим воплем разодрал его, полуобнаженный юноша вцепился в обидчика, тот грохнулся на пол, подгребая под себя уже смятый и растерзанный картон и вскрикивая, что это его честно заработанные деньги и он их никому не отдаст; кто-то требовал лестницу и, подпрыгивая, силился достать люстру под потолком; к Меньшенину подскочило фантастическое существо неизвестного пола, в полосатой пижаме, ростом с десятилетнего мальчика и со старушечьим лицом и телом, совершенно разноглазое.
– А я тебя видел, – радостно возвестило оно, уставившись снизу вверх своими завораживающими очами. – Ты – черт!
– О! – сказал на это Меньшенин. – Я тоже вас видел, тоже встречал, уважаемый коллега, вы сидели в медном тазу на базаре в Киеве, вас продавали по порциям.
И сразу бросился бежать вместе со всеми и кричать, пробиваясь к Алине, но она, мелькнув в самой гуще раз и другой, куда-то пропала, – появилось несколько санитаров, разрезая стонущий и мечущийся клубок, они стали разделять больных на две половины по какому-то, только им ведомому признаку, и тогда Меньшенин, зажатый в самом дальнем углу между витриной с портретом Никиты Сергеевича Хрущева и материалами о его славной и большой жизни и деятельности на благо народа, его подвиге миротворца и декоративной решеткой с вьющимися до самого потолка растениями, затаился, заставил себя предельно сосредоточиться, – крики и ругань, какой-то свист, шумное дыхание, треск ломавшейся мебели, привычно повелительные окрики санитаров – все отступило, растаяло, открылась далекая синева, и в ней, вначале еле заметно, затем все сильнее и ярче накаляясь, проступила яркая точка, она стремительно увеличивалась и приближалась, все по пути очищая и освежая. И вот ободряющая волна накрыла его и пронеслась мимо, – в следующее мгновение он услышал:
– Завтра сюда привезут профессора Коротченко на обследование, намерены разблокировать ему память. Решетка на окне вашей палаты сегодня не заперта, легко раздвигается. Велено передать – в путь…
Беззвучно повторив последние слова, Меньшенин почувствовал легкое головокружение и прикрыл глаза; ему мучительно захотелось увидеть того, кто скрывался за густой зеленью декоративной решетки. Служитель, санитар или подобный ему самому неведомый путник, оказавшийся здесь с далекой и тайной целью?
Он чуть шевельнул кистью руки, взглянул в приоткрывшийся просвет – в дверях, ведущих во внутреннее хранилище книг, мелькнула чья-то узкая спина. И тихий покой охватил все вокруг, хотя шум, грохот и крики продолжались. Теперь кто-то хрипло звал маму, а второй зычным голосом возвещал, что он и есть истинный Иисус Христос, пришедший принести не мир, но меч разящий. Воздух от разгоряченных тел тяжелел и становился вязким, санитары надрывались, на самых буйных ловко и привычно набрасывались по несколько человек сразу, валили наземь, ловко уклоняясь от укусов и царапанья, натягивали смирительные балахоны с длинными рукавами и, скрутив, быстро уносили. И тогда Меньшенин, спасая заветное в себе, незаметно оказался в самой толчее, – вновь ощущая невыносимую плотность и жажду жизни, он сказал себе, что это вокруг кипит и бьется в берега самая настоящая полнокровная жизнь, что сумасшедшие не эти несчастные в своей безграничной свободе от всего условного, а те, находящиеся сейчас за стенами и стеклами, – наблюдая, анализируя, фиксируя малейшую аномалию и делая определенные выводы, они строят далекие и преступные планы, – только истинно сумасшедшие могли решиться перевернуть ось бытия и поменять ценности мира полюсами.

19.

В ту же ночь под утро профессор Коротченко, спавший в своем кабинете, надо сказать, по взаимному с женой согласию и удовольствию из-за частого своего похрапывания, еще во сне почувствовал нечто мешающее и постороннее. Он открыл глаза и даже не удивился, увидев сидящего рядом в кресле Меньшенина, чисто выбритого, распространяющего запах дорогого одеколона. И только встретив пристальный, какой-то словно раздевающий взгляд, Климентий Яковлевич ощутил легкое беспокойство.
– Вот хорошо, Алексей Иванович, что вы здесь, – сказал он приветливо. – Я сам хотел искать встречи с вами для важного разговора. Мне кажется, именно вы можете разрешить мои сомнения…
Ранний гость – утро еще только разгоралось над Москвой, – молчал, и профессор, несколько конфузясь, предложил ему подождать в соседней комнате, пока он сам встанет и приведет себя в порядок.
– Не стоит, дорогой коллега, – спокойно отклонил предложение хозяина Меньшенин. – У меня нет времени, я всего на несколько минут. Что-то вы бледны, профессор, вам нездоровится? А ну-ка, ну-ка…
И тут незваный посетитель завладел, несмотря на слабое сопротивление хозяина, его рукой, стал щупать пульс сильными, горячими пальцами и глубокомысленно качать головой.
– Позвольте, позвольте, что это вы такое позволяете? – теперь уже по-настоящему возмутился профессор, пытаясь отнять свою руку, и не успел, – все в нем переменилось, краски вокруг стали ярче и словно спала какая-то угнетающая его в последние дни и закрывающая Божий мир пелена. Он до мельчайшей подробности вспомнил свой путь жизни чуть ли не от самого рождения, лицо его исказилось страданием и ужасом, и он опять попытался освободить руку и не смог даже шевельнуть ею – она оставалась недвижимой и бессильной. И голову он не в состоянии был оторвать от подушки, и лицо его вновь передернулось – теперь от ненависти; голос Меньшенина заставлял его физически страдать, он проклинал себя за слепоту, а ведь какая предоставлялась возможность нанести опережающий удар… хотя и здесь был наложен строжайший запрет, трупы были не нужны, требовались только живые мозги, и попробовал бы он ослушаться…
На глаза Климентия Яковлевича выдавило предательскую влагу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84