Но доктор медицины сорвался с крючка... На этом Лидочка прервала течение своих мыслей, ибо немое злословие ничем не лучше высказанного.
– Ты о чем задумалась? – спросил Сергей.
– О том, как быстро бежит время, – солгала Лидочка. – У Лизаветы дочь студентка? Вы с Лизой встречаетесь?
– Не в том смысле, как ты понимаешь...
– А я ни в каком особом смысле не понимаю, – отмахнулась Лидочка. – Просто спросила.
– Даша уже совсем взрослая, – сказал Сергей.
– Когда мы виделись, она была еще девочкой.
– Ты ее не узнаешь. Ей через неделю двадцать два года. Очень похожа на Лизавету.
– Что она кончает?
– Полиграфический. Будет художником книги. Как ты. Ты ей поможешь на первых порах?
– Ну, я не профессионал... – сказала Лидочка.
– Ты никогда не любила Лизавету...
– Ну вот, оказывается, я не любила Нину, не любила Лизу. Может, потому что была влюблена в тебя?
Сергей не сразу сообразил, потом неуверенно засмеялся. И спросил:
– А если серьезно?
– Нет, ты не герой моего романа. Возьми поднос и иди на террасу.
Уже начало темнеть. Сборщицы смородины возвратились из сада, жужжали комары, вокруг уютного желтого абажура крутились тяжелые бражники и мотыльки.
Итуся разливала чай. Пуфик путался под ногами. Вересков незаметно поглядывал на часы. За террасой зашуршали кусты. Сергей вздрогнул и посмотрел в ту сторону. Лидочке подумалось, что он тоже вспомнил о неприятном толстяке.
Некоторое время за столом шел общий разговор.
Потом кто-то вспомнил, что через сорок минут отходит электричка, Пушкинская, не переполненная.
Лидочка оглядела сидевших за столом, и вдруг ее посетила странная мысль: кто же первым из нас умрет? Вот мы сидим за столом, все здоровые, не очень старые и не совсем юные. Но в ком-то уже таится порча, кто-то обречен на болезнь, кто-то, может, попадет под машину... так кто же первый?
Лидочка ничего не могла с собой поделать. Она переводила взгляд с одного лица на другое.
Нина Абрамовна, она морщится, что-то ее беспокоит. Валентин Вересков, он здесь старше всех, но в нем ощущается устойчивая жизненная сила. Итуся, убирает за ухо пышный рыжеватый локон, сейчас она спросит, кому еще чаю. Женя Глущенко, украдкой, чтобы Итуся не сердилась, наливает себе на посошок. А может, первым будет Сергей, чем-то встревоженный сегодня, недовольный, хотя у него больше всех оснований для радости, он закончил свой роман. Двадцать авторских листов... Или Марина? Она глядит на упорного бражника, который бьется о шелк абажура, и ее тонкие губы чуть шевелятся. Кто еще у нас остался? Лидочка Берестова? А чем я лучше других? Что ждет меня завтра?

* * *

Все пошли к станции. Глущенки уговорили Лидочку остаться ночевать у них на даче, тем более, что дома ее никто не ждал – Андрей был в экспедиции. Надо было только посадить на электричку Нину Абрамовну и Марину. Вересков раскланялся со всеми у соседней дачи.
Сергей шел впереди с Ниной Абрамовной, они негромко обсуждали свои имущественные проблемы. Один раз Нина остановилась, щелкнула своим портсигаром и закурила. Марина и Лидочка, которые брели рядом, тоже остановились.
– Странно, – подумала Марина вслух, когда Спольниковы снова пошли вперед, – если не знаешь, никогда не догадаешься, как семь лет назад она обливала его грязью, писала заявления в партком и грозила кинуться с восьмого этажа.
– Я плохо помню эту историю, – уклончиво ответила Лидочка.
– А я хорошо. Он тогда часто ходил к нам в издательство, – сказала Марина, – у нас его книжка шла, какой-то путеводитель. И он всех держал в курсе событий. Знаешь, как бывает, когда мужик совсем расклеится.
Лидочка кивнула.
Пуфик обогнал их и стал прыгать, изображая кенгуру, что было трудно сделать из-за его комплекции.
Вышла Луна. Стало светло, но лунный свет спорил со светом редких фонарей, освещение получалось театральным, неестественным, экзотичным. Далеко впереди шагал толстый человек в длинном свитере. Разглядеть его было трудно, но Лидочке показалось, что это – тот самый молодой оборванец.
– Сергей еще долго здесь будет? – спросил сзади Глущенко.
– Не знаю, – сказала больше других информированная Марина, – я сегодня привезла ему замечания по рукописи. Как быстро он управится, не знаю. А так как сейчас все делается быстрее, чем раньше, боюсь, как бы нотариальные походы не выбили Сережу из колеи.
– А что вас смущает? – спросила Лидочка.
– Его роман – современная проза. Хоть там есть все – и фарс, и трагедия, но в принципе это роман о большой любви, и вставить его в план производства было нелегко. Это же не Чейз и не Стивен Кинг. А знаете, как быстро у нас меняется обстановка – исчезнет бумага, появится какой-нибудь соблазнительный американский боевик... и перенесут Спольникова на будущий год, а там, глядишь, и забудут о нем... Вы меня понимаете? А книжка достойна того, чтобы выйти в свет, уж поверьте моему редакторскому чутью.
На плохо освещенной платформе скопилось много народа, была и обязательная компания с гитарой. Воскресный вечер означал расставание с московскими гостями, с отцами семейств, возвращавшимися к трудовым будням, с подружками, с соседями по даче... Вечер выдался тихим, приятным, воздух хотелось традиционно сравнить с парным молоком, а картину увенчивала Луна. В такой вечер кажется, что сейчас услышишь шум прибоя, что там, внизу, расстилается море, и вот-вот в кустах запоют цикады.
В ожидании электрички все стеклись в кружок.
– Споем, что ли, товарищи? – иронично спросил Глущенко. Таких вот, прощальных кружков на платформе было не меньше дюжины. В некоторых пели: несколько рюмок и теплый лунный вечер – вот и рождается сладко тянущая за душу любовь к ближнему и выражается она у нас по-язычески, в общей песне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12