Мои несуразно длинные руки вырвались из-за спины, как из укрытия.
- Вот тебе за отца-труса! А вот тебе... за тебя самого! Вот! Вот еще...
- Прости, Петя! Я не думал. Я не хотел... Прости, - бормотал Валька, подобно тому, как когда-то вымаливал пощаду у Андрюши его отец.
- Нет! Нет! И нет!.. - ошалело выкрикивал я.
Потом отряхнул руки, взял со скамьи картину, тетрадь и направился к своему подъезду.
Бинокль валялся в траве.
Через полчаса истеричный, непрерывный звонок ворвался в нашу квартиру. Мы с мамой одновременно бросились к двери.
На пороге стоял Гнедков-старший. Он стирал пальцами испарину с покатого лба. Даже стекла очков пыльного цвета не могли спрятать панически остановившегося взгляда.
- Нина Васильевна... Вы дома? Это спасение! Я думаю, не дотащусь. Дикий спазм... Сердце остановилось!
- В этом случае, я полагаю, вы бы действительно не дотащились, сказала мама.
Гнедков, еле ступая, страшась каждого своего шага, доплелся до комнаты.
- Я очень надеюсь, что вы сделаете укол. Сосудорасширяющий. Хотел вызвать "неотложку". Но вспомнил, что прямо над нами - "бюро добрых услуг".
- Это случилось внезапно? - сухо осведомилась мама.
- Валя вернулся со двора избитый... - Не желая ссориться с членом маминой семьи, он проговорил в мою сторону: - Я к тебе, Петя, не имею претензий. Кто-то ввел тебя в заблуждение. Но когда родной сын требует оправданий...
В тот день, значит, Валька и дома продолжал быть судьей.
- Поймите: когда родной сын требует от отца оправданий и объяснений, сердце не выдерживает! - воскликнул Гнедков. - Дикий спазм... Такого еще не бывало. Нина Васильевна, я надеюсь, вы-то, как врач, мне сочувствуете?
- Как врач... да. - Мама взяла шприц, который всегда был у нее наготове в металлической коробке. - Наконец мне удастся вас уколоть! Ложитесь на тахту. Спустите штаны... Петя, выйди на кухню.
- Как же я сама-то не догадалась? Танюша рассказывала о нем. Низкий поклон его памяти. Он почувствовал... уловил главное в моей дочери: доброту и отчаянность. Я звала ее "декабристкой". И боялась тех ее достоинств, которые другие очень ценили. Доброта иногда делает человека беззащитным, а отчаянность - безрассудным. Я боялась и того и другого. Но не уследила... Не уследила в тот вечер. Мне бы самой на крышу подняться! И все было бы естественно... хорошо. - Она опустилась на диван. - Ты заходи ко мне, Петя. Когда из школы возвращаешься. Или во двор бежишь. Это же по дороге...
- Обязательно! Только вы маму слушайтесь.
- Если ты будешь заходить, я буду слушаться. Тогда поживу еще...
- Очень прошу вас!
- А "В.В." - это Володя Бугров. Конечно... Как сама-то не догадалась? Танюша восхищалась им: "Будущий Лобачевский!" Будущий... Ах, если б то, что обещает нам это слово, всегда сбывалось! У Володи в письме есть такая строчка... вот она: "Хоть математика - не гуманитарная наука, прояви к ней гуманность!" Это он имел в виду себя самого. Как же я?.. "Танюша, милая Танюша!"
Она немного переиначила Пушкина, потому что обращалась к собственной дочери.
- И за тетрадку спасибо! - Надежда Емельяновна продолжала стыдить себя: - Всегда была задним умом крепка. Теперь-то мне ясно, что "С." - это Саша Лепешкин. Танюша говорила о нем: "Добрейший из добрых! Возится с первоклассниками, как нянька". - Она подошла к окну. - Я их в гости ждала. И вроде стыдила: "Обещали жизнью пожертвовать, а адрес забыли". Прости меня, господи!
Надежда Емельяновна спрятала письма и тетрадь в шкаф, закрыла его на ключ. А картину поставила на квадратный столик перед кроватью.
- Еще погиб Дима Савельев с пятого этажа. Верней, пропал без вести, сообщила она.
- Теперь уже не найдется... наверное.
- Мать ждет его. Раз извещенья о смерти не было... И Боря Лунько из второго подъезда. Отдал жизнь на Дороге жизни под Ленинградом. Его матери уже нет. Я про всех знаю, кто погиб в нашем доме. Дима и Боря тоже с Танюшей учились.
- У Екатерины Ильиничны?
- В их школе перед войной один десятый класс был... Не забудешь ко мне заходить?
- Что вы, Надежда Емельяновна!
- Я тогда еще поживу...
Она распрямилась и, как бы проверяя, сможет ли выполнить свое обещание, нарочито твердой походкой прошлась до окна и вернулась к дивану.
- Я часто вспоминаю, Петя, про наших мальчишек. И вот что думаю... О тех, которые трудились на заводах, в разных учреждениях, золотом на мраморных досках написано: "Здесь работали... Вечная слава!" И правда, выходит, никто не забыт и ничто не забыто. А мальчики нашего дома нигде еще не работали. Не успели они... Но они ведь не виноваты, что еще не работали? Они много чего не успели.
И тут я вскочил со стула от неожиданной мысли.
- Надежда Емельяновна... Послушайте! А если сделать доску, пусть деревянную или еще из чего-нибудь... и установить ее в нашем доме? В подъезде, возле лифта. Если сделать так, а?
- Как ты... говоришь?
- Если доску установить? - Я начал размахивать своими ручищами. - И плюс к тому еще летопись создать: "Герои, жившие в нашем доме!"
- Так делают... где-нибудь? - спросила она.
- Я точно не знаю... Но ведь и в учреждениях раньше гранитных и мраморных досок не было. А теперь есть! Все с чего-нибудь начинается. Вы подумайте: матери будут каждый день видеть, что их сыновья не забыты. И отцы будут видеть... и братья, и сестры.
Мысль, как бы мимоходом пришедшая в голову, становилась в моих глазах все более значительной и реальной.
- Вы подумайте: если даже сын или брат нигде еще не работал... ну, прямо из десятого на войну ушел, все равно о нем будет написано!
- А о дочери? - спросила она.
На следующий день я изложил свой план Екатерине Ильиничне.
- Если ты это сделаешь, я лягу в больницу со спокойной душой, - сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10