Еще через некоторое время стало известно, что пан помещик сам бывает на занятиях кружка, поет там гимн и рассказывает разные случаи из истории Речи Посполитой. Члены кружка Янушевича пользовались в экономии разными льготами, кое-кого сделали приказчиками, одному управляющий дал в долг подтелка, другому – лес на новую хату, третьему – хлеба.
Как-то, повстречавшись на пароме с Янушевичем.
Дзержинский сказал ему:
– Ох, Янушевич, грязное дело затеяли…
Янушевич отвернулся и промолчал.
Поручик, брат помещика, уехал в полк. Дело шло к осени. В полях убрали хлеб, ночи были темные, с крупными звездами, дни прозрачные, ясные. Стась учился хорошо. С его отцом отношения Дзержинского портились не по дням, а по часам. Но однажды за послеобеденным кофе помещик вдруг сказал Дзержинскому:
– Переходите к нам. Янушевич – бездарный болван. Вы будете у нас самым главным человеком. Сначала у нас, потом в Вильно, потом по всей Польше. Вы ученый, талантливый; зачем вам каторга, ссылка, тяжелая, безрадостная жизнь? Вам это совсем не нужно. А мы сделаем вам невероятную карьеру! Идет?
Дзержинский молча встал из-за стола и ушел. Через несколько дней вечером ему подали коляску. Стась был заранее отправлен в гости к соседу-помещику. Не прощаясь с хозяевами, Дзержинский вышел на крыльцо и сел в коляску. Только что прошел дождь, парк дышал свежестью, у пруда на разные голоса кричали лягушки.
– Не провожают? – усмехнувшись, спросил кучер.
– Не провожают, – ответил Дзержинский.
Кучер подобрал вожжи. Потряхивая головами, позванивая сбруей, побежали лошади. У выхода из парка стайкой стояли ребята из села – босые, белоголовые. Кучер остановился. Дети полезли в коляску, один сел на козлы, другой – на рессоры сзади. Лошади опять побежали. Ребята сидели молча, пришибленные, не зная, о чем говорить.
– Приедете до нас еще? – спросил один, самый маленький. – Может, приедете, дядя Феликс?
– Вряд ли, – сказал он.
Подъехали к речке, к знакомому перевозу. Ребята хором закричали:
– Давай парома!
Канат заполоскал в воде, паром двинулся. Было тихо, река блестела, как зеркало, кустарники лозняка, вербы отражались в неподвижной воде.
Переправившись через реку, Дзержинский и кучер закурили.
– За работу-то заплачено? – полюбопытствовал кучер, повернувшись на козлах.
– Заплачено, – сказал Дзержинский.
– То-то. А то бывает, что и не заплатят.
– Бывает, – согласился Дзержинский.
В селе, у хаты Яна, Дзержинский велел кучеру остановиться. Ян и Маслов вышли на крыльцо. Лицо у Яна было грустное. Маслов посмеивался.
– Вон заныл, – сказал Маслов, кивая на Яна, – дескать, что мы без Феликса будем делать.
– Я вам свой адрес оставлю, – сказал Дзержинский. – Пишите мне обо всем подробно. Книги пришлю. Прочитайте – отсылайте мне обратно: у нас в организации с книгами трудно. И приезжать в город тоже следует. Живая связь всегда лучше переписки, Когда приедешь, Ян?
– Да месяца через два приеду.
– И отлично. Теперь насчет Янушевича и его подголосков. Их надо всеми способами разоблачать перед крестьянами. Пусть народ видит, что это продажные шкуры… Ну, мы об этом не раз говорили. И последнее вот что: пишите корреспонденции в газету нашу. Обо всем. Все интересно. Слышишь, Ян?
– Ладно, – сказал Ян.
– И ты, Маслов, пиши.
– Обязательно.
Дзержинский сел в коляску. Потом, вспомнив, добавил:
– И Феликса нигде не спрашивайте. Не найдете. У меня есть партийная кличка – Яцек. Запомнили? Будете искать Яцека.
– На поезд опоздаем, – напомнил кучер.
– Что ж тебя твой Стась не провожает? – спросил Ян.
– А что ему, – сказал Дзержинский, – его в гости отправили.
Он помахал на прощание рукою. Ребята опять набились в коляску. Уже совсем стемнело. Лошади бежали рысью, огни села делались все меньше и меньше, потом совсем исчезли.
– Ну, ребята, вылезай! – сказал Дзержинский.
– Так и не приедете? – опять спросил тоненький голосок.
– Не приеду. Приезжайте вы ко мне в Вильно. Дорогу-то домой найдете?
– Найдем.
Вылезли. Дзержинский повернулся в коляске и долго глядел вслед маленьким фигуркам. Ребята часто оглядывались, махали ему руками.
– Живите веселее! – крикнул Дзержинский.
– Е-ее!.. – донесло эхо в ответ. Кучер хлестнул коней.
Дзержинский накинул на плечи старую, потертую гимназическую шинель, надвинул фуражку на глаза и задумался. Во тьме над белеющей дорогой с жалобным и длинным криком пронеслась какая-то ночная птица. Легкий ветер прошумел над бесконечным полем. Кучер запел:
Все пташки-канарейки
Так жалобно поют…
– Ох, жизнь, – вдруг с тоской в голосе сказал он, – жизнь окаянная…
КОФЕ С ПИРОЖНЫМИ
Они встретились в Варшаве, в парке, в морозный зимний вечер и сразу узнали друг друга, несмотря на то, что не виделись много времени.
Поцеловались и смущенно помолчали. Никогда раньше они не целовались.
– Вот так встреча, – наконец сказал Россол.
– Да уж, – ответил Дзержинский.
Они стояли в широкой аллее парка, над ними свешивались ветви деревьев, покрытые инеем, их толкали люди, бегущие на каток и с катка. Внизу, на озере, гремел духовой оркестр, празднично блистал изрезанный коньками лед, сквозь ветви деревьев были видны легкие и стройные фигуры конькобежцев.
– Что ты тут делал? – спросил Дзержинский.
– Смотрел. А ты?
– Я шел смотреть.
– Пойдем покатаемся, – предложил Россол.
– Нельзя. В таких местах можно легко наскочить на филера. Посидим тут.
Сели на холодную, обмерзшую скамью. За то время, пока они не виделись, у Россола ввалились щеки, глаза смотрели теперь жестче, злее, подбородок стал выдаваться вперед.
– Что с тобой, Антон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61