Но уже тогда прек-
расно понимала, что буржуазное происхождение не даст ей продвинуться.
"За иностранца выйти замуж мне не удастся, найти его непросто, - объяс-
няла Лела свой внезапный интерес к тому, кто когда-то занимался паровыми
котлами, - а без поддержки такого человека я ничего не добьюсь, это ясно
как день. Да, впрочем, он не так уже и плох. Не лишен амбиций, хочет че-
го-то достичь".
До конца она мне все так и не успела объяснить - студенческие годы
пролетели как миг. И эта пара, каждый из которой мечтал стать в жизни
чем-то, исчезла из моего поля зрения. Прошло десять-пятнадцать лет. И
сейчас на то, что происходило вокруг них, и на них обоих я смотрел уже
совсем другими глазами - не такими безгрешными и не такими сентимен-
тальными. Его фотографии, как и прежде, появлялись в газетах. Газеты ме-
няли названия, фотографии оставались те же. Он и дальше продолжал меня
преследовать, теперь чаще косвенно. Вероятно, сам не понимал, что прес-
ледует: изредка вспоминая обо мне, он уже был уверен, что я изменился,
поумнел.
Для него, как и прежде, это были только слова, и поэтому, встретив
меня после стольких лет в другом городе, уже в другом положении, он, па-
мятуя наше прежнее братство во вражде, бросился ко мне шумно и сердечно,
как к старому товарищу, затащил к себе в дом ("Ты только посмотри, Лела,
кого я привел!") и начал лапать своими ручищами, поить виски и предла-
гать сигары. Лела поздоровалась с куда меньшим жаром и сразу же удали-
лась в кухню, откуда и не появлялась до сих пор.
- Ну, рассказывай - где ты, что ты? - он никак не мог оставить в по-
кое мои плечи. - Частная практика, говоришь? Значит, зашибаешь деньгу?
- Только теоретически, - ответил я.
- Эх, Загреб, Загреб! - вздохнул он. - А мы, видишь, так, попросту,
провинциально. Я очень рад, что ты не ввязался в эту последнюю бучу, -
он посмотрел на меня внимательнее и серьезнее. - Или, может, я что-ни-
будь пропустил в газетах?
- О таких, как я, в газетах не пишут, - сказал я.
- Нынче о какой только шушере не пишут. Ну, я очень рад! Я знаю, что
в душе ты не такой! Но сам понимаешь - всякое бывает! Куда жиды, туда и
велосипедисты.
- Велосипедисты?
- Ты что, не помнишь этого анекдота? О еврее, который бежит, потому
что услышал, будто хватают жидов и велосипедистов? Не помнишь? А его
спрашивают: "Ладно, а почему арестовывают велосипедистов?" - "Вот потому
и бегу, - отвечает, - что никто не спрашивает, почему хватают жидов!"
Он загоготал так громко, что картины чуть не попадали со стен. Мне
хотелось ему сказать, что при моем характере я всегда как-то соотносил
себя с евреями, кем бы в данный момент они ни были, но не смог дож-
даться, когда он отсмеется.
И толи от того, что я молчал, или за недостатком других общих и нейт-
ральных тем для разговора, он заговорил о сортах виски и стилях мебели;
я уже было начал привыкать к подсчету кубометров земли и древесины, ког-
да он перешел на автомобили.
Не поймешь! Может, он хотел уловить отблеск излучаемого им нового си-
яния в моих мелкобуржуазных глазах. Может, хотел узнать, что такой спе-
циалист по мелкобуржуазному благополучию, как я, думает о его процвета-
нии. Может, просто хотел покрасоваться перед своим старым знакомым. Все
может быть. Но мне казалось, что ему не терпится услышать из моих уст
слова одобрения, признания, похвалы. Ждал похвалы? Как школьник, закон-
чивший школу, добившийся всего в жизни сам. Признания? Будто накопленное
им барахло свидетельствовало о наступлении того светлого будущего, к ко-
торому мы оба стремились.
И вдруг я осознал, что прежде, когда он нападал на меня, он был уве-
рен, что именно все это представляло для меня единственную ценность, что
только отсутствие у меня всего этого - источник моего раздражения, неу-
довлетворенности, критиканства, "отступничества". В то время как он выс-
тупал проповедником самоотречения и жертвенности - а в те годы все мы
волей-неволей жертвовали собой и отказывали себе во всем, - ему, должно
быть, казалось, что я протестую потому, что у меня нет машины, или что
мне не хватает шоколада и апельсинов, или что я хочу владеть чем-то, че-
го ни у кого нет и быть не может. Что нет у меня терпения дожидаться
светлого будущего.
И я понял, что вопросы, которые он задал мне еще на берегу, по дороге
к нему домой, имели более глубокую подоплеку, чем просто интерес к жизни
знакомого, с которым давно не виделся.
- У тебя в Загребе хорошая квартира? На Драшковичевой, говоришь?
Драшковичева - это неплохо, - заключил он. Затем, помолчав: - Машина
есть? Бог с ней, это, конечно, никакая не марка, но бегает - и ладно. А
налог? Платишь налог? Ясно! В общем, живешь нормально. Так ведь?
Когда я положительно ответил на все его вопросы и даже подтвердил,
что живу нормально, он переменил тон на еще более свойский. Вероятно,
почувствовал, что подготовил почву для последующего монолога.
- Конечно, как бы ты ни презирал материальную базу, - излагал он свою
теорию, указывая мне дорогу в лабиринте улиц, - но нужно идти в ногу со
временем. Жизненный уровень нашего народа растет на глазах. И я рад, что
ты не плачешься и не прибедняешься. Любим мы жаловаться на бедность. А
сам видишь - все не так уж и плохо. Eppure, - ты сам признаешь, - si
muove. Главное, чтобы человек был доволен тем, что имеет.
И вот уже целый час он изводит меня своими достижениями в сфере рос-
кошной жизни: показывает мне свой водонепроницаемый Rollex, заставляет
жать на кнопки кондиционера. У меня уже потемнело в глазах от мелькания
черной этикетки на бутылке с виски, которого мы изрядно налакались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9