А он
явно перебрал лишнего: светлое будущее для него уже наступило. Хотя и с
черной этикеткой. Земной рай был совсем рядом - протяни только руку. Па-
узы, когда он замолкал, чтобы выслушать мое одобрение, становились все
реже, все короче, а опись его имущества - все детальнее. Не скажу, что и
я был совсем трезвым, но алкоголь усиливал мою подавленность и чувство
затаенной обиды. Нет, меня оскорбляло не то, что он вот так, без всяких
объяснений перешагнул через все, что между нами когда-то было, словно от
того уже ничего не осталось, словно наше братство с годами утратило свой
враждебный характер и только укрепилось и упрочилось. С этим бы я еще
смирился: я не злопамятный, легко прощаю, могу даже подставить другую
щеку, если надо. Но меня вдруг осенило, что он с самого начала обвинял
меня в моей якобы жажде иметь то, чем сегодня обладает он. Что уже тогда
он сам именно этого хотел: только этого, и ничего больше. Он с самого
начала говорил от лица этой вот керамики и кондиционеров; приписывал мне
обнаруженную в самом себе болезнь. Но то, что для него означало росток
светлого будущего, во мне жило лишь как пережиток прошлого. Именно так
он все это себе представлял. На этом и зиждилось наше братство. Только
теперь требовалось его подтвердить.
В дверях появилась Лела. По ее виду нельзя было заключить, слышала ли
она что-нибудь из нашего разговора. Она вошла опустив глаза и явно избе-
гая встретиться со мной взглядом: конечно, это можно было отнести за
счет новой манеры ее поведения. Королевским жестом хозяин пригласил меня
к столу, не преминув еще раз потрепать по плечу, как и подобает старому
другу, - дань прошлым временам.
- Давай-давай, старик, вот и легкий ужин. Знаешь, так, запросто,
по-домашнему! Ты, браток, свалился сюда как снег на голову, мог бы и
предупредить!
Целая гора тарелок и я уставились друг на друга. Розовые рачки пома-
хивали мне усиками, блаженствуя в теплом соусе. Кусочки молочного поро-
сенка застенчиво выглядывали из зелени ("Нет дичинки вкуснее свинин-
ки!"). Наконец, лоснящиеся блинчики с пылу с жару приумножали блеск се-
ребряных подсвечников. Мы пили не просто вина, а вина особые, из погреба
такого-то и такого-то дядюшки-винодела, специально приготовляемые и пос-
тавляемые к этому столу.
Во главе стола восседал он, здоровенный, как кряж, хозяин в своем до-
ме, каждым своим глотком подтверждая его величие и несокрушимость. Это
звучит несколько неучтиво, но надо сказать, что он к тому же чавкал,
вдохновенно чавкал, потел, говорил с набитым ртом, громко, безостановоч-
но, заглушая все звуки вокруг. Он непрерывно подливал в мой бокал и вре-
мя от времени, словно кувалдой, дубасил меня по плечу своей ручищей.
- Конечно, старина, мы, наше поколение, не воевали, но тем не менее
тоже боролись. Да еще как. Наше время было непростое, сколько разных пе-
режитков! Так что и мы кое-что заслужили... ты согласен... малость зас-
лужили... Конечно, характер у тебя был еще тот, это верно! В общем, пле-
вать ты хотел на коллектив. Но и среди врагов встречаются нормальные лю-
ди. И вот видишь... теперь видишь и сам. Мы все заодно, в общем свои, мы
все свои люди. А человек должен бороться за свое... ты согласен?.. ради
своих...
Может, он хотел сказать "ради своих людей", но вовремя остановился,
или "ради своих интересов". Или он имел в виду мои и свои, наши общие
идеалы, продемонстрированные сейчас на его столе, переполнившие всю его
квартиру.
- Мне одно непонятно, - сказал я, с трудом управляясь с горячим блин-
чиком, - почему я угодил во враги.
- Ну ладно, не цепляйся к словам. Попутчик, враг, уклонист, колеблю-
щийся интеллигент. Что-то в этом роде! - отмахнулся он от меня, подцепив
на вилку целый блинчик и намереваясь весьма неграциозно заглотать его
целиком. - Теперь это неважно! Главное - мы все выбились в люди! Лично
я, впрочем, всегда считал, что ты не так уж и плох. И мир вокруг меняет-
ся, и люди меняются. Все прояснилось, как в майский день, только в шта-
нах потемки!
Он снова загоготал, вспомнив анекдот времен студенчества. Я комкал на
тарелке свой блин, словно пеленку. Его жирный блеск уже давно потускнел.
И правда, мир меняется и доходит на пути своего великого прогресса и до
этих лоснящихся блинчиков. А мой хозяин и в этом изменившемся мире
чувствовал себя как дома. Этот мир стал его миром, как его же миром был
тот, существовавший раньше. И чем чаще повторял он свое сердечное "зап-
росто, по-домашнему!", тем меньше в этом его мире, в этой его квартире я
чувствовал себя как дома. Мы уже сидели, уставясь на грязные тарелки с
остатками ужина: чистоту нашего братства уже ничто не могло обновить,
уже не было источников, из которых мы могли бы почерпнуть нашу невин-
ность.
Лела за весь ужин не проронила ни слова; мы с ней оба молча, потупив-
шись жевали, молча лепили и катали по столу хлебные шарики, мы были по-
давлены огромным и могущественным миром, терзавшим нас, прикованных к
этому столу, заткнувшим нам рты большими кусками своего несокрушимого
величия. Он не позволил нам вставить словечко, да мы и сами не знали, о
чем бы могли говорить.
- Да, мы выбились в люди! Так-то, старик! А не больно-то было легко
прорываться через все эти препоны. И тем не менее не так уж нам было
плохо. Жили - не тужили. Конечно, случались всякие мелкие неприятности,
но вс° позади. Самое паршивое, старик, - он доверительно нагнулся ко
мне, - что нет больше старого товарищества. Все наши расползлись, как
раки, в разные стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9