С осетром небось? Фю-фю… Лю-ю-блю пирог.


***

За столом шумно, весело. Поначалу как будто гости призадумались, налимью уху кушали с осторожностью, пытая натуру: слава богу, в животах полное благополучие, для именинного пирога места хватит. А вот некоторые в расчетах зело ошиблись, и после пятого блюда, а именно - гуся с кашей, отец Ипат, за ним староста и с превеликим смущением сам господин пристав куда-то поспешно скрылись, якобы за платком в шинель или за папиросами, но вскоре пожаловали вновь, красные, утирая заплаканные глаза и приводя в порядок бороды.
- Анфиса Петровна! Желаю выпить.., только с тобой. Чуешь? - звонко, возбужденно говорил хозяин и тянулся чокнуться с сидевшей напротив него красавицей-вдовой.
- Ах, чтой-то право, - жеманилась Анфиса, надменно, со злой усмешкой посматривая на именинницу.
- Ну, не ломайся, не ломайся… Эх ты, малина!.. Ведь я тебя еще девчонкой вот этакой, голопятенькой знавал…
- А где-то теперича Прошенька наш?.. - вздохнула Марья Кирилловна, усмотрев, как моргает нахальная вдова купцу, а тот…
- Прохор теперь большо-о-й, - сказал отец Ипат, аппетитно, с новым усердием обгладывая утиную ножку. - Надо бога благодарить, мать… Вот чего…
- Да ведь край-то какой!.. А он - мальчишка, почитай.
- Смелым бог владеет, мать… Поминай в молитвах, да и все.
- Вы помяните у престола, батюшка…
- Помяну, мать, помяну… Ну-ка, клади, чего там у тебя? Поросенок, что ль? Смерть люблю поросятину… Зело борзо!..
- А ну, под поросенка! - налил пристав коньяку. - Хе-хе-хе!.. Ваше здоровье, дражайшая! - крикнул он и так искусно вильнул глазами, что на его приветствие откликнулись сразу обе женщины:
- Кушайте, кушайте! - Анфиса и Марья Кирилловна.
- А поросенок этот, простите бога ради, доморощенный? - поинтересовался старшина, которого начало изрядно пучить, - отличный поросенок… Видать, что свой… Вот у меня, в третьем годе…
- Анфиса!.. Анфиса Петровна!.. Настоящая ты пава…
- Кто? Кто такой?
- Прошенька-то ведь у меня единственный…
- Ах, хорош, хорош паренек, простите великодушно.
- Петрован!.. Слышь-ка… Данилыч… Эй! Хозяин - Погодь! Дай ему с кралей-то, - развязали языки крестьяне.
- Эх, на тройках бы… Анфиса! А?
- На тройках?.. Зело борзо!.. - вскрикнул веселый отец Ипат. - Мать, чего там у тебя еще?.. Притащили гору котлет из рябчиков.
- Мимо!.. Не желам!.. - закричал белобородый румяный старик. - Ух, до чего!.. Аж мутит.
- Нет, мать… Ты этак нас окормишь.
- Кушайте, дорогие гости, кушайте.
- Ешь, братцы, гуляй!.. Царство небесное родителю моему… Капиталишко оставил подходящий…
- А ты на церковь жертвуй! Духовным отцам своим.
- На-ка, выкуси! Ххха-ха!.. Мы еще сами поживем… Анфиса, верно?
- Наше дело сторона, - передернула та круглыми плечами.
- А вот киселька отведайте!.. С молочком, с ватрушечками. Получайте.
- А подь ты с киселем-то… Ну, кто едет?.. Эй, Гараська! Крикни кучеру… Тройку!..
- Постыдись! - кротко сказала жена, сдерживая раздражение.
- К черту кисели, к черту!..
- Нет, Петр Данилыч… Погоди, постой… До киселька я охоч… - и священник, икая, наложил полную тарелку.
- Господа, тост!.. - звякнул пристав шпорами и, браво крутя ус, покосился на
ясное, загоревшееся лицо Анфисы. - Уж если вы, Петр Данилыч, решили широко жить, давайте по-благородному. Тост!
- К черту тост! К черту по-благородному! - махал руками, тряс кудлатой бородой хозяин:
- Тройку!.. Анфисушка, уважь…
- Постыдись ты, Петруша… Людей-то постыдись…
- Людей?! Ха-ха!.. - И, вынув пухлый бумажник, хлопнул им в ладонь. - Во!.. Тут те весь закон, все люди…


***

После ужина затеяли плясы. Но у плясунов пьяные ноги плели бог знает что, и от обжорства всех мутило. Отец Ипат, выставив живот, тяжело пыхтел в углу, вдавившись меж ручек кресла.
- Обкормила ты нас, мать, зело борзо. Ведь этакой прорвой пять тысяч народу насытить можно…
- Едем! - появился Петр Данилыч в оленьей дохе и пыжиковой с длинными наушниками шапке. - Анфиса! Батя!
И в тесной прихожей, где столпившиеся гости тыкались пьяными головами в чужие животы, в зады, Петр Данилыч громко, чтоб все слышали, говорил оправлявшей пуховую шаль вдове:
- Хоть я, может, и не люблю тебя, Анфиса.., при всех заявляю и при тебе равным манером, отец Ипат… Что мне ты, Анфиска? Тьфу!.. Из-под дедушки Данилы горшки носила. Ну, допустим, рожа у тебя.., это верно что, и все такое, скажем в аккурате… Одначе едем кататься вместях. Назло бабе своей. Реви, фефела, реви… Едем, Анфиска!!!
Под звездным небом все почувствовали себя бодрее. Отец Ипат прикладывал к вискам снег и отдувался.
Тройка вороных смирно ждала.
- Марковай, слезовай! - шутливо проблеял батя кучеру Марку, копной сидевшему на козлах в вывороченной вверх мехом яге и собачьих мохнатках.
- Слезовай, Марковай!
- А ты сам, батя, что ли?.. Мотри, кувырнешь хозяина-то, - покарабкалась с козел, бухнула в сугроб копна.
- Ну, скоро вы? - горел нетерпением купец.
- Живчиком!.. Марковай, ну-ка засупонь меня… Не туго!., пошто туго-то?! - хрипел отец Ипат. - Аж глаза на лоб. Уф!.. Ну, и нажрался… - Перетянутый кушаком по большому животу, он взгромоздился на козлы, забрал в горсть вожжи и, взмахнув кнутом, залихватски свистнул:
- Ну-у вы!.. Богова мошкара.., фють!!.
Гладкие кони закусили удила, помчались. На первой же версте, на повороте, сани хватились о пень, седоки врезались торчмя в глубокий сугроб, а тройка, переехав священника санями, скрылась.
- Править бы тебе, кутья прокислая, дохлой собакой, а не лошадьми! - выпрастывая из снега хохотавшую Анфису, сердился Петр Данилыч.
- Но, но… Ты полегче… - подбирая меховую скуфью с рукавицами, огрызался отец Ипат. - И не на таких тройках езживали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49