Когда Петру Данилычу наскучило по-человечески будить спящего, он сгреб его за покрытый инеем саженный, приподнятый кибиткой воротник и сбросил на землю. Пыхтя и переваливаясь с боку на бок, как на льду стельная корова, страж никак не мог подняться. Поглядывая на этого беспомощно барахтавшегося гиппопотама, на его нелепую шапку и рукавицы, сшитые из собачьих шкур, на болтавшуюся колотушку с камушком и оловянный, привязанный к шнурку свисток, Петр Данилыч от души громко рассмеялся:
- Ну и караульный!.. Вот так ловко!
- Ой, батюшка, подсоби-ка… Сделай милость. Петр Данилыч твердо поставил его на землю.
- Накось палку-то… Не нагнуться мне, - словно попавшаяся в капкан старая лисица, жалобно заскулил старик.
Купец подал ему увесистую, с корневищем на конце, жердину.
- Ох, спасибо тебе, батюшка, отец родной! - И караульный, сбросив рукавицы, внезапно огрел изумленного купца жердью по голове.
- Что ты, старый черт?!
- Вот те, что! Другой раз не будешь буянить по ночам. Варнак…
Насвистывая в свисток и стуча в колотушку, старик мутными узенькими глазками оглядывал прилично одетую фигуру стоявшего перед ним человека.
- Как ты, старый дьявол, смеешь?! Я завтра исправнику скажу… Я - купец!
- Купе-е-ц? - протянул старик: из его груди вырвался сокрушенный вздох. - В такомгразе проходи вольготно… Без опаски… Это ничего. А ты чьих будешь?
- Громов. Мне бы поесть.
- Гро-о-мов? - изумился старик и, придвинувшись к Петру Данилычу, стал пристально всматриваться в его лицо. - Не из тайги ли ты?
- Оттуда. Из тайги.
- Вот так раз!.. Благодарю покорно. Ты, видать, Данилин сын? Что, дедка-то Данило жив?
- Помер.
Петр Данилыч хотел грубо оборвать разговор, но в нем шевельнулась надежда, что старик в конце концов накормит его.
- А ты знавал его, что ли?
- Дедку-то Данилу? Не только знавал, а на страшном суде господнем рядом судиться будем… Вот как я его знавал. Ямщиком я был у него, по тайге возил. - В голосе старика зазвучала желчная злоба, как шипенье гада, которому отдавили хвост. - Как жа! Одной кровью мы с ним мазаны.
- Как так?
- Ну, уж это не твоего ума дело… - старик многозначимо крякнул, ударил палкой в снег и смолк.
- Слушай, дед, не накормишь ли меня? - взмолился Петр Данилыч и сплюнул накатившуюся голодную слюну. - Аж дурно мне. С утра не евши.
- Какая может быть в ночи кормежка? Ночь, спят все… А впрочем говоря, шагай в Грабиловку, сейчас за мостом, там баранки стряпают парни и подолгу не спят. Может, пофартит тебе.
Он снова бухнулся копной на лавку и забубнил, прислушиваясь к скрипу поспешно удалявшихся шагов:
- Накорм-и-ть! Хы! Тоже, выдумал… Так я тебя и накормлю… Поужинал колом по башке - и будь доволен… Варначье отродье. Тьфу!
И закрутились в старой голове воспоминанья, чем дальше вглубь - тем ярче.
«Да, покойник был ухарь, Данило-то… Едем мы разбойной ночью с ним тайгой… Вдруг бубенцы чуть сбрякали - мы сейчас в трущобу… У меня в руке шкворень, у него - кистень… Ну, я-то на каторге отстрадал свой грех, а он, змей, золотищем откупился… Эх-ма!..»

2

Утром чуть свет Петр Данилыч пошел в трактир «Тычок». Ранняя пора, но все столики в трактире были заняты, в воздухе стоял терпкий дух кирпичного чая, смешанный с кислым запахом овчины и человеческого пота. Распаривали горячим пойлом промерзшие свои животы приехавшие издалека на базар крестьяне, составляли им компанию перекупщики, барышники, называемые «сальными пупами». Вот двое непомнящих родства «Иванов», грязные, всклоченные, в бабьих кацавейках и рваных опорках, продрогшие в ночлежке, во всю прыть прискакали сюда по морозу и теперь, тряхнув «настрелянными» пятаками, умильно потягивают чай. Под потолком и на стойке горели керосиновые лампы.
Петр Данилыч перекрестился на образа и подсел к публике почище - мясникам и рыбникам. За второй чашкой вся компания знала, зачем приехал Петр Данилыч, и всяк по-своему выражал сочувствие в постигшем его горе.
- Я только что из Крайска, - говорил бритый, кряжистый, с монгольскими глазами, рыбник. - В две недели докатил, день и ночь гнал без передыху.
- Ну как там, что? - нетерпеливо перебил Петр Данилыч. - Про моего мальчонку-то слуху никакого нету?
- Всех купцов, почитай, перевстречал, а будто ни один не сказывал. И как это вы могли такого юнца на прямую погибель отпустить?..
- Да уж именно, что страху подобно, - подхватил сидевший с краешка старик.
Петр Данилыч ответил не сразу. Обжигаясь, он чашку за чашкой с азартом глотал чай. Одутловатое лицо его в большой, с сильной проседью бороде покрылось блаженным потом, но глаза, полные тревоги, бегали.
- Грех вышел, - уныло сказал он. - Просто дьявольское наущение. Втемяшилось в башку, вот и послал. Думал - вот торговлю расширить надо, сына в люди надо выводить, пусть своим горбом да опытом жизнь свою начинает. Вот как, господа, было дело… Засим, не угодно ли… Вот стафет. Пожалуйте взглянуть.
Телеграмма обошла всех; даже старик, для формы, поднес ее вверх ногами к своим темным в грамоте глазам, понюхал и, сокрушенно вздохнув, вернул Петру Данилычу.
- Тринадцать тысяч тринадцать… Что бы это значило?
- А это вот что значит, - чуть прищуривая калмыцкие глаза, сказал рыбник. - Конечно, я не намерен вас стращать, а только что имейте в виду для своего наследника большую опасность. Даже за милую душу может погибнуть.
Все переглянулись, выжидали, что скажет приезжий. Изменившись в лице, Петр Данилыч огладил трясущимися руками бороду и протянул:
- Да ну-у? Да что-о-о вы говорите…
- Я не хочу вас запугивать понапрасну, но факт может произойтить очень даже огорчительный… Вы представьте себе, например, так, - рыбник, громыхая табуретом, придвинулся к растерянно мигавшему Громову, - первым делом, будем говорить, местоположение там вполне безлюдно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49