От бед, которые со странным усердием люди создают для
себя сами. И что же? Нашелся ли хоть кто-нибудь, кто внял бы его
предостережениям? Нашелся ли хоть кто-нибудь, кто потом не проклял бы его,
сочтя виновником своей беды? Так зачем?
Пророк не спрашивает себя, как сложатся судьбы людей, если он
вмешается в них. Он просто видит. Снова видит ярость раненного секача,
вспышку запоздалого выстрела, рану, кровь... Но вот и новое. Еще один
выстрел - сюда, вверх. И что-то темное плавными кругами спускается вниз, в
серую трясину тумана. Медленно. Так медленно, что его обгоняет даже бурый
опавший лист, на котором пламенеет алое пятнышко. Такое же алое, как кровь
раненного человека.
Он перегнулся вниз, и его хриплый предостерегающий крик взорвал
сонное оцепенение осеннего леса.

Хриплое карканье взорвало сонное оцепенение осеннего леса, кувалдой
ударило по натянутым до последнего предела нервам. Взгляд непроизвольно
метнулся вверх - где ты там, сволочь? А, вон на той ветке, торчит
отвратительным черным наростом огромный ворон, зловещая могильная птица.
Ишь, раскаркался... Близкую падаль почуял, стервятник? Беду кличешь?
Ладно, не до тебя. Шаг, еще шаг... И - вот оно, неожиданное, как и все
напряженно ожидаемое. В доли секунды - будто взрыв в черных голых кустах,
и - в клочьях вспоротого тумана, в вихре взметнувшихся листьев, -
оскаленная кабанья пасть, и дикий вопль Палыча, - и только после этого с
гулким грохотом подпрыгнуло судорожно сжатое в руках ружье. И - тишина.
Только медленное, надсадное дыхание Палыча и странный звук - будто где-то
льется вода. Много воды. И вдруг пугающе неожиданный порыв ветра рвет
наконец вязкую туманную пелену. Вот он, кабан. Огромная неподвижная туша.
Дохлый. Слава богу, попал. Не целясь, не доведя приклад до плеча, - попал.
Вот это - выстрел!.. А Палыча все равно не видно: потому, что он там, под
этой огромной горбатой тушей. И из-под этой туши торчит только его нелепо
вывернутая нога, распоротая от лодыжки до бедра. И из этой ноги мощным
потоком хлещет ярко-алая кровь. Это так нелепо - ярко-алое в тусклом сером
однообразии туманного осеннего леса...
Невозможно дышать. Колючий комок распирает горло и душит, душит... И
еще душит бешеная, бессильная злоба, душит, выхода ищет... Ну, ты еще тут,
стервятник? Накаркал беду, падло? Не на свою ли голову?!
Не разум, не воля - бешеная злоба вскидывает ружье, Рвет спусковой
крючок. И - грохот выстрела, злобный вой рвущейся на волю картечи...
И опускаются с низкого серого неба плавными широкими кругами два
больших черных пера. Медленно. Так медленно, что их обгоняет даже бурый
опавший лист, на котором пламенеет алое пятнышко. Такое же алое, как кровь
Палыча. Как это все же неуместно - ярко алое в сером облетевшем осеннем
лесу...

Широкими плавными кругами он уходил вверх, в низкое серое небо, в
клочковатые тучи, истекающие промозглым дождем. То, что произошло, не
имело смысла, не принесло нового опыта.
Он знал, что его предостережение никому не принесет пользы. Никому. И
ему самому - в том числе. Знал. И все-же пытался предостеречь. Зачем? На
что он надеялся? На что он мог надеяться, он, умеющий видеть будущее?
Ну что же, перья, выбитые картечью из хвоста, рана - хороший урок.
Но может быть... Может быть, в следующий раз все сложится по-иному?

1 2